Луна на ощупь холодная (сборник)

Авраам и Сарра не спешили женить сына их старости, да он и сам не выказывал такого желания. До сорокалетнего почти возраста оставался он отроком, и дела клана по-прежнему вел Елизер под руководством Авраама.

Авраам думал, что, может быть, Господь по милости своей не пошлет Исааку потомства, как до сих пор не послал желания вступить в брак, и тем избавит от тысячелетий скитания и гибели звезды небесные и песок земной.

Но после смерти Сарры Исаак затосковал, ему не хватало женской души. И Авраам сказал Елизеру: «Положи руку твою под стегно мое и клянись мне Господом Богом неба и Богом земли, что ты не возьмешь сыну моему жены из дочерей хананеев, среди которых я живу, но пойдешь в землю мою, на родину мою, и возьмешь жену сыну моему Исааку». Аврааму не хотелось, чтобы Исаак женился на дочери тех племен, что уже преданы Господом его потомству, да и не видел он в округе достойных семей. Кроме того, может быть, нет уже достойных и в Месопотамии, разве что дочери племянников Авраама, внучки его брата Нахора, оставшегося в Харране.

Елизер, подчиняясь здравому смыслу, как всегда, возразил: «Может быть, не захочет женщина идти со мной в эту землю, должен ли я возвратить сына твоего в землю, из которой ты вышел?» Авраам вспыхнул: «Берегись, не возвращай сына моего туда. Господь, Бог неба, Который взял меня из дома отца моего и из земли рождения моего, Который говорил мне и Который клялся мне, говоря: «Потомству твоему дам сию землю», – Он пошлет ангела Своего пред тобою, и ты возьмешь жену сыну моему оттуда». Елизер в нерешительности кривил губы. Чтобы успокоить его рациональную совесть, Авраам сказал: «Если же не захочет женщина идти с тобой, ты будешь свободен от сей клятвы моей, только сына моего не возвращай туда». И Елизер поклялся.

Все его путешествие прошло перед внутренним взором Авраама. Он порадовался долгожданному обращению Елизера, которое свершилось, несмотря на его упрямый ум, когда произошло загаданное им невероятное: самая знатная невеста города напоила его и всех его верблюдов, много раз поднимаясь от источника с тяжелым кувшином, и пот радостного усердия струился по ее серебряным украшениям. Он порадовался благополучию племянника Вафуила, красоте и добронравию его дочери Ребекки, но приближение Елизера с девушкой удручало его, потому что ночь сорока веков ползла за караваном невесты.

Из своей Вирсавии Авраам, получивший зрение животных и ангелов вместе с заветом обрезания, видел Исаака, впервые заменившего Елизера и выехавшего по делам в Сур. Вечером Исаак, любивший поспать, а потому заимевший обыкновение молиться не на утренней, как Авраам, а на вечерней заре, вышел к колодцу, который Агарь назвала когда-то Беэр-лахай-рои – Живой, Видящий меня, – и заметил идущих верблюдов.

Авраам в Вирсавии понадеялся, что, может быть, Исаак не примет девицы, но она уже увидела Исаака, и спустилась с верблюда, и что-то спросила у Елизера. Он ответил, и Ребекка, покраснев и затмив на мгновение зарю, взяла покрывало, в которое превратилась ночь смертного ужаса сорока столетий, и покрылась.

Рассказы

Экслибрис

В парке мне хотела погадать по руке незнакомая женщина. По лицу ее, казалось, невозможно определить характер – оно не привлекало и не отталкивало. И именно это располагало к ней. Волосы у женщины были как лен – при каждом движении головы по ним скользила лента солнечного блеска, – а пятнистые радужки серых глаз напоминали морское дно, усеянное ржавой галькой.

Но бабушка рассердилась и увела меня. Не простившись с добровольной гадалкой, она цепко сжала мое запястье, и мы зашагали с ней сквозь свет и тень Центрального парка.

– Не следует делать предсказаний, – ворчала бабушка. – Ложные они или верные – не имеет значения. Они все равно разбивают человеческую жизнь. Мотыльку без разницы, кто на него наступит: праведник или последний грешник. Затыкай уши, когда кто-нибудь начнет пророчествовать. А если случайно услышишь – не верь. Для того чтобы сбыться, пророчествам не нужна твоя вера. Перед смертью наша мать, твоя прабабка Лия, в бреду сказала моей сестре Дине: «Если не выйдешь замуж за Иванова, умрешь в девушках».

Дина приуныла: она была религиозна и никогда не думала, что ей суждено выйти за русского.

Однажды она сидела на железнодорожном вокзале в Бершади, ехала навестить тетку в Одессе…

Я никогда не была в Бершади и совсем не представляю, каким было это местечко в 1915 году. Но летний день, в который мы сидим с бабушкой на скамейке Центрального парка, переносится в Бершадь вместе с шумом деревьев, накатывающим на нас сзади, подобно прибою, вместе с тенью и светом, которые словно две гребенки врезаются друг в друга зубьями на песчаной дорожке, и ветер, гонящий ветки вперед, сообщает временную победу тени. И вот я вижу юную тетю Дину, присевшую на теплую деревянную лавку на маленьком вокзале…