Луна на ощупь холодная (сборник)

Корнеич злил щенка. Коротко привязывал его – уже выросшего, худого, с волчьими глазами – в Соснике и бил хворостиной, матерился. Щенок лаял до пены, рычал, не взвизгнул ни разу. Только шарахался на веревке, падал на ляжки. Корнеич собирался ночью выпускать Овчаря в Сад – никто не посмеет.

Овчарь порвал веревку – перетерлась о сук, – сбил хозяина с ног. Корнеич схватил Овчаря за горло, сдавил. Пес напряг шею. Они смотрели друг другу в глаза и не боялись смерти. Овчарь укусил Корнеича в плечо и убежал, грудью ломая кусты в Саду.

Валентина причитала, Шовское, «Культура», «Инициатор», Сурки злорадствовали – Садовод им готовил пса – и наказан. Через неделю шесть собак на свинарнике нашли убитыми – кто-то, сражаясь за суку, вырезал целую свору.

Исчезала птица, у Фенделя пропал козленок. Боялись за детей. У Корнеича зарастала рана. Он ставил капканы и гордился своим Овчарем.

В пятницу Отец с ружьем ездил встречать детей. Весной их не хотели забирать с квартиры, но Рита и Слава взбунтовались, и их стали встречать у шовского поворота, по очереди: Отец, Евдокия, Валентина, Корнеич.

Евдокия ходила с дубиной, тяжелой и звенящей, словно отлитой из металла.

Частые длинные походы отвлекали ее от Дома, пробуждали воспоминания. Да, жизнь не вышла счастливой – ни одно из замужеств не было по любви, а теперь дети – и замуж никто не возьмет, и не погуляешь – детям по глазам стегать будут. Вот и с Булычом вовремя разошлись, соседи уж все поняли, а, може, забыли за зиму, да Булыч уж не будет сходиться – обиделся.

Евдокия села на шовском перекрестке. Она слышала, как гудит майскими пчелами дикая яблоня, случайная тут, на обочине, тихо пела: «Степной ветер в дороженьку зовет, а лесной ветер – к дому, дому отчему», потом очнулась – детям пора б уж быть. Поспешила к Шовскому, опять задумалась, у крайней улицы – заволновалась. Все быстрее и быстрее шла к школе, встретила учительницу – «давно уж все разошлись», к подруге Полине Подолиной – ее Колька давно дома – «а Рита со Славкой домой погнали». Побежала – конечно, не увидела их, когда сидела на перекрестке – загляделась, а они пошли себе и пошли.

Бежала, пучок распустился в черную, косматую и жесткую, как конский хвост, косу, дубинку уронила – «ну ее!» Нет – вернулась, еще быстрее, навстречу звенит велосипед – «Дуня, я их встренул и отвез! Дунечка!» Булыч спрыгнул с велосипеда – как раз на перекрестке – Евдокия налетела на него, дубинка покатилась, звякая на колеях.

– А я их встренул, «кто, – спрашиваю, – вас встречает?» Рита говорит: «Мамка!» Ну, я их посадил, по шоссе, в круговую, хотел сразу вернуться – к тебе, а Корнеича прямо на Ямах встретил, он выпить зазвал – а как же отказаться – подозрительно, пять минут всего, а потом сразу за тобой – два раза падал…

Подкатились под ствол яблони, толкнулись, яблоня зажужжала, забасила, вылетели шмели, несколько лепестков упали плавно и быстро, не кувыркаясь, велосипед лежал, как олень Серебряные Рога, свернувший себе шею.

Снова виделись каждый день, решили сходиться и ехать в Лев – только поднабрать денег. Они уже были совсем не осторожны – бабы-ягодницы видели их. Булычиха узнала и затаилась – не спугнуть бы мужика. «Все-таки детей нет, у Дуньки двое, понятно – мужику – дети, а Дунька тоже конечно – хорошо ли со стариком жить – зачем старика брала?» Булычиха подстерегла в «Культуре», в магазине, кричала на Дуньку при очереди и при Ритке. Та только темнела лицом, выдержала характер, не отвечала, а ответила бы – Булычиха схватила бы за виски. А то даже и не все были на булычихиной стороне, некоторые сочувствовали Дуньке.

Тогда решила поговорить со Стариком, кроткая, обиженная, – «он строгий, ревнивый – главное, не тронул бы Петьку, разъярится, может и убить». Встретила Отца в «Культуре», пригласила домой. Угощала чаем, вздыхала да и заплакала: «Люди мне уж давно в глаза говорят, не верила я все, мы ведь с Дуней подруги, – пока сама не увидела – пошла в Курпинку с бабами, отбилась да и застала в Саду – обидно-то как», – соврала – сама не видела ничего.

Иван Васильевич помрачнел – и он давно уже слышал – и шутки, и намеки, и прямо говорили. Ударил кулаком по ковру, икона упала за лавку, вышел, не прощаясь, погнал лошадь – только задок телеги подпрыгивал да блеяло колесо.