Луна на ощупь холодная (сборник)

Мы вышли на дорогу и увидели лошадь с жеребенком, пересекающих большак. Тронутые туманом, они казались светлее и косматее, поднимали головы и фыркали на молочный месяц. Перед нами западало солнце, и вечерний свет слоями ложился на поле, по-разному окрашивая траву.

Тетя Вера улыбнулась, ее темные губы с пепельными подпалинами растворились, едва заметно дрожа, волна света прошла по задвигавшимся щекам, и вся ненависть, накопившаяся во мне, обратилась в маленькую твердую слезу, крупинкой заколовшую в уголке глаза. Боль изменилась, изменился ритм сердца – оно будто стало биться медленнее, величественнее, и я впервые за долгое время увидела, что мир хорош.

Бабка Бабченко

Бабушка сказала:

– Шурка, ну какая ты есть! Идешь ты или нет?

Марина, подбирая рукава блузки, трогала вилкой омлет. Она не любила яйца, и у нее с утра были раздражены нервы – так уж бабушка и не могла запомнить, чего она не любит, за столько-то лет.

– Бабченко приехала, к Колыхаловым пошла! – Шура вбежала на кухню, возбужденная от голода.

– Иди ты! – Бабушка поставила сковородку в раковину, там зашипело, и пар окутал лицо Шуры. Марина положила вилку. Раздражение она приняла за предчувствие. Этой ночью ей снилась белая собака.

– Да ты врешь! Что же она к нам не зашла?

– Во! Будет она к тебе заходить! Колыхаловы ей родственники.

– Правда-правда, – сказала Марина, – может, потом зайдет.

Бабушка вытерла руки о передник: – Мы сами к ней зайдем. Собирайтеся, сейчас пойдем к Колыхаловым.

– Во! – Шура засунула в рот кусок омлета и подставила руку к подбородку, чтобы не закапаться.

Бабушка принесла с террасы банку меда и обтерла ее полотенцем.

– Медка ей… – Когда бабушка шептала, делая что-то, это означало, что она ищет одобрения своим действиям.

– Возьми побольше. – Марина вымыла руки и, не дождавшись полотенца, достала носовой платок.

– Побольше! Полинка скажет – если у них меда такая страсть, чего мне никогда не принесли – соседушки.

– Даже и ни разу, – сказала Шура. – А молоко берут – только банки успевай сменять.

– Причешись хоть, ховра!

Бабушка вышла в коридор и перед зеркалом перевязала платок. Она хотела, чтобы оказалось, что за годы разлуки они обе не постарели, чтобы Бабченко сказала: «Дунь, ты все такая же моложавая… и цвет лица у тебе такой здоровый…» – и это была бы правда, а то, что она сама видела и чувствовала, оказалось бы следствием временной усталости и ее собственной мнительности.

– Готовы? Пойдемте с Богом, – сказала бабушка, оглядывая Марину. Подумала, что внучка – красивая девка, хорошо одевается и Бабченко будет рада увидеть ее такой, похожей на стюардессу.

Они пошли, и Марина надела туфли, в которых ездила в город.

Шура посмотрела в окно, как они идут к соседке, чинно и скованно. Ей передалось их волнение и приподнятость духа, и она, с сожалением отодвинув омлет, выбежала на улицу.