Луна на ощупь холодная (сборник)

– Ладно, бабка, пост скоро – ты ремень-то накинь.

– Иде ж?

– Бабка бестолковая! – Походя подняв сумку, Шура взялась за ремень и бросила его бабушке на колени.

– А зачем это?

– Если врежемся, стекло лобешником не просадишь. – Дядя Володя тоже перекинул ремень через себя, но пристегиваться не стал.

– Не выскочишь с ремнем-то этим – так и сгоришь, – сказала бабушка.

Шура захохотала громко и резко, жмурясь и зажимая рот ладонями, чтобы не плеваться.

– Во, сдурела девка.

– Укачало, что ли, Шурех?

– Вспомнила: кошка, ба, помнишь, в Новый год дождик сожрала. Гляжу, с двух концов торчит – и из рота, и из… – Шура захохотала еще громче.

– Тянули-то с какого конца? – спросил дядя Володя.

– Тянули! Отрезали тама и тама…

Гжельской коробочкой промелькнул пост ГАИ при въезде в город…

– Отвезем девок в «Сказку», а сами махнем на рынок, – сказал дядя Володя.

– Да будет тебе, «Сказку» какую-то, дураску, – возразила бабушка, – как их оставить, еще пристанет кто.

– Давайте все в «Сказку», а потом на рынок, – проныла Шура.

– Ну что их на рынке мучить-то? Маргошка вон раздергается… то, пап, купи, то купи. И Надюшка устанет. Уморилась, Надюш?

– Не-а…

– Ну как знаете. Смотрите, девки, не нахулюганьте тама. Шурка, ты вести себя не можешь – на Надюшку смотри, как она, так и ты.

Нас оставили в кафе с вентиляторами под потолком, с рисунками на больших витринах, с тюлевыми шторами на окнах и дверях – от мух – и с пустыми стаканами для салфеток на столиках. Бабушка сунула мне в руку несколько смятых десяток, свернутых трубочкой, зеленый «Москвич» развернулся и умчался по жаркой улице.

В «Сказке» было сонно и таинственно. Я чувствовала себя взрослой и волновалась: мне предстояло что-то покупать самой – деньги вспотели в руке.

Мы купили мороженого на бабушкины деньги – по три шарика каждого цвета, в металлических вазочках перед нами оплывали целые горки, сложенные из мягких глыбок каких-то неестественных пастельных цветов.

– Надь, тетя Рита тут училася, – сказала Шура, хлопая ложечкой у себя в вазочке.

– С моим папкой. – Марго через силу взяла в рот целую ложку мороженого, как едят суп или манную кашу.

– Ой, сказанула, прям никто не знал.

– Не знал! Надюшка не знала.

– Надюш, скажи: ты знала?

Мне стало жаль Марго.

– Не знала.

– Ну, я ж говорю.

– Ой, как важно знать, кто с мамкой твоей учился! Вот кто с моей мамкой учился? Не знаю. И ничё, живая. Я тоже тут буду учиться. – Шура глубоко погрузила ложку в мороженое и стала медленно ею двигать.

– Ой, врушка, а говорила, восемь классов кончать буду.

– Да я чего угодно могу сказать. Скажу семь, ты и поверишь.

– Семь – не поверю, а десять ты все равно не кончишь.

– А ты-то? Ты-то? – И спохватилась: – Захочу – кончу!

Я отодвинула от себя вазочку. Мороженого было еще так много, а его так уже не хотелось.

– И я не хочу, – сказала Марго.

А Шура истомилась, и ей хотелось вредничать.

– Хочешь? На еще! – И она шлепнула в Маргошину вазочку розово-салатный склизкий сгусток.

– Дура ты, Шур. – Марго хотела переправить сгусток обратно, но Шура убрала свою вазочку, и он шлепнулся на стол.

Зато я выловила кусочек желтой с бежевым шоколадным подтеком массы и бросила в Шурину креманку.

Минут через пять во всех вазочках было уже нечто похожее на выдавленную разноцветную зубную пасту, а на столе – длинные розовые лужицы с ровными краями.

От всего этого было неприятно, и вид продавщицы в белой наколке вызывал чувство смущения и вины.

Я сказала шепотом:

– Давайте убежим.

Шура и Марго пригнулись ко мне, как заговорщицы:

– А бабка приедя…

– А мы будем возле, на улице.

– Раз, два, три! – И Шура, загремев стулом, опрометью бросилась из кафе, Марго за ней, а я последняя – самая медлительная и нешустрая.

Мы запутались в тюлевой занавеси в дверях, вылетели на высокое облицованное кафелем крылечко. Солнце ударило в голову, показалось на мгновение зеленым. Шура, не глядя, перебежала пустынную улицу и закатилась от смеха на другой стороне, согнулась вдвое, сумку прижала к животу, и растрепанные волосы закрыли покрасневшее лицо.

Долго мы сидели на лавке на жаре, ошалевшие, сонные, с горячими от пота подошвами. Чесались вчерашние комариные укусы, Марго обрывала прозрачную мертвую кожицу с обгоревших плеч, Шура сколупнула болячку на локте и выдавливала маленькие капельки крови. И при взгляде на эти алые капельки становилось еще жарче.

Хотя мы только и ждали зеленого «Москвича» с его трещинами на стекле, с его сердечком, теснотой и дурным запахом, мы так отупели под конец, что даже и не заметили, как он появился, «зафурычил» перед нами, как дядя Володя распахнул нам дверцу, – мы посыпались на мягкое заднее сиденье, радуясь перемене, и забыли усталость и жажду от радости.

Бабушка купила эмалированное ведро, помидоры и маленькие бело-зеленые огурцы с горькой шкуркой и острыми бородавками. Ведро стояло у меня в ногах и больно врезалось краем чуть пониже колена. Мы грызли немытые огурцы, от них стягивало рот.

– Ну что, в «Детский мир», – говорил совсем глянцевый от пота дядя Володя, с темными пятнами на рубашке вокруг подмышек, – только заедем еще в одно место – хочу узнать, часы починить возьмутся или нет у них такой детали.

– Ну, парит, – сказала бабушка, – видно, гроза будет.

В «Ремонте часов» был обед. До открытия оставалось пятнадцать минут, и дядя Володя подошел было к киоску с козырьком, на котором стилизованными буквами было написано: «Пиво». Асфальт возле двух расшатанных стоек был в мокрых пятнах – от сдуваемой пены и плевков, потные, как и дядя Володя, мужчины стояли за стойками и в небольшой очереди к киоску.

В двух метрах от ларька был киоск «Спортлото», там продавались билеты лотереи «Спринт» по рублю. Я любила покупать их в Москве и стала рыться в сумке в поисках кошелька. Дядя Володя передумал пить пиво, видимо, поленился стоять в очереди или вспомнил пост ГАИ.

– Что, Надюш, сыграть хочешь? – Он полез в брючный карман за бумажником.

– Да у меня есть, не надо.

– Ничего, ничего. Дайте десять. Девчонки, смотрите.

И мы все трое стали жадно разрывать грязно-розовые бумажки, разворачивать, бросать безвыигрышные. Бабушка высунулась из машины:

– Что тама?

– Иди, бабка, сыграем с тобой.

– Это все, – бабушка махнула рукой, – ерунда, не хочу я.

– Рубль! Рубль! – закричала Шура и тут же поменяла выигравший билет на новый, безвыигрышный.

Все произошло так быстро, что никто и подумать ни о чем не успел: дядя Володя купил еще билетов на двадцать пять рублей и еще на пятьдесят, выигрывали по рублю, по три, по пять, я завизжала, запрыгала, затряслись у меня руки: «Двадцать пять! Дядя Володя! Двадцать пять!»

– Ага, по-крупному пошли!

Проиграли и эти двадцать пять, пустая мусорка у киоска наполнилась уже больше чем наполовину, дядя Володя стал малиновым, сердитым и уже не давал нам билеты – все разрывал сам, а мы, как голодные волчата, жадно смотрели на его руки – не пропустит ли выигрыш. Мужчины от пивного ларька сначала смотрели на нас с тревожным неодобрением, а потом и сами встали в очередь к нашему киоску – сначала за дядей Володей, как бы признавая в нем хозяина, а потом полезли без очереди, толпясь и переругиваясь. Дядя Володя еще посерьезнел, стал матерно покрикивать на соперников, бабушка вылезла из машины, жалобно звала:

– Дрын! А Дрын! Будя!

Но дядя Володя не отзывался. Разорванные билеты он бросал уже просто себе под ноги, даже не целясь в наполненную до краев мусорку.

Тираж кончился. Сказала об этом киоскерша, и тотчас прошел ажиотаж, пропали куда-то любители пива, только множество рваных бумажек было рассыпано по пыльному асфальту.

Дядя Володя засмеялся и хлопнул пустым бумажником по коленке:

– Эх, хвост-чешуя! Вот мотнул так мотнул.

– Наигралися, черти? – спросила уставшая бабушка.

– Па, в «Детский мир», – потянула Марго.

Дядя Володя, посмеиваясь, спокойно пошел к машине:

– Не, дочка, домой. Денег нету, все почти профигачили.

– Ах-ах-ах! – застонала бабушка, стала хвататься руками за свое потное лицо. – Рятуйте меня! Вот ума-то нету у мужика! Все просадил?

– Все, бабка.

– Все-все? Ох, Клавка тебе даст!

– А что мне Клавка? Не указ, – сказал дядя Володя и завел машину.

– Во, Маргарит, папка у тебя какой – и форму тебе, и портфель, и все…

– Ничего! Авось до осени далеко, успеем, да, Марго? У себя в Лебедяни купим.

Маргоша молчала. Шуре было немного неловко, но от вредности она сдавленно хихикала и шепнула мне, мучая рукой нижнюю губу:

– Из-за тебя все.

Дядя Володя, казалось, подсмеивался над собой и ни о чем не жалел, даже продекламировал чуть фальшивым голосом: