Луна на ощупь холодная (сборник)

– То в Москве. А у нас? Ба Дунь, слыхала, Женька-то Дуськин совсем спился – с работы сняли, уже третий месяц сидит.

– Ах-ах! Это какой? На гармошке?

– Ну!

– Какой играл, а вы с Ритой только плясать, а он бросает?

– Он, он. Говорит мне тада: «Ну-ка, выдь на минутку, погуторим». Руки в брюки, идем – и все дела. Говорит мне: «Смотри! Как только ты с Риткой танцуешь – я гармонь бросаю!» Так ведь и не давал танцевать.

– Вся деревня поспилася, весь народ. – И бабушка глубоко, до хруста зевнула.

Ближе к Липецку дорога пошла большими плавными волнами – при спуске на первые несколько секунд захватывало дух, но совсем не сильно, как при приседании в начинающем движение лифте, а когда ползли наверх, было интересно смотреть в заднее стекло.

Марго оживилась, стала широко улыбаться и оказалась щербатой.

– Бабка, напомни карты купить! – сказала Шура.

– Контурные, что ли? Маргош, а тебе-то не надо? Слышь, чего папка спрашивает?

– Слышу. – И снова отвернулась к окну.

– Какие контурные? Играть! Наши истрепалися все – кончики бабка позагнула у картинок, чтобы от шиперок отличать.

– Пустомеля, ой пустомеля ты, девка. Не будет тебе пути, пропадешь! Ты играть не можешь – ты и намухлевала. Бабка, слава богу, уж сто лет как игрок, будто я тебя так не общелкаю!

– Хороший игрок! Хорошие игроки – всю жизнь дураки.

– Ну, пошло, пошло! Я как-то зимой к Василию зашел, – дядя Володя обернулся ко мне, показывая табак из дешевой папироски, налипший на десны, – сидят в зале, лупятся. «Какой счет?» – говорю. Сто шестьдесят на двести семьдесят, как-то так у них, картежницы.

– Чтоб я с бабкой еще играла?! За ней только смотри и смотри – то в битом роется: тузы ищет, то у нее было двенадцать карт, глядь – уж все кудай-то сбагрила, сидит зубами сверкает: четыре козыря у нее.

– Ой врунья, ой врунья. И здорова же ты, девка, врать. Ну кто так делает? Уж не ты ли? То на козыря она шиперки кидает, то подкинет чего – непонятно чего. Плохая такая игра.