За березовым столиком возле дома дяди Василия за день перебывает полсовхоза. Ребятишки вертятся там целыми днями – грызут семечки, швыряют линючие фантики от сосулек, жгут спички. Вечером сходятся туда бабки в галошах и тапках, с хворостинами – ждут, когда пастухи пригонят коров, стадо свернет с большака и захрустит копытами по гравию. С наступлением темноты за белым столиком собираются девушки – неприлично ведь приходить в клуб поодиночке. В тренировочных костюмах и лодочках, в джинсах и с перстнями, купленными в киосках в Москве и у цыганок на рынке в Липецке. Губы у девушек ровно, как по трафарету, накрашены фиолетовой помадой, пахнет лаком для волос, дезодорантами и самыми разными духами, слышится смех и мат.
Шура возвращается из клуба рано – натанцуется с подружками, пока старшие не пришли, пристукнет какого-нибудь мальчишку на год, на два помладше себя и идет домой, по пути обрывая чужие яблоки и закидывая их за ворот олимпийки.
Часто за столиком сидит бабушка в синем рабочем халате – у нее бессонница и болит грудь. Шура высыпает на стол яблоки, бабушка лезет в карман – там у нее крестик на грязной резинке, пристегнутый большой булавкой, мятые, сросшиеся с обертками ириски и карты.
Стол стоит как раз под фонарем, и на забор падают четкие полиграфические тени, карты придавлены зелеными яблоками.