Луна над Сохо

Позвонила мама и напомнила, что сегодня после обеда я должен представить папу музыкантам из группы Сайреса. Я заметил, что она уже третий раз звонит по этому поводу, но мама, как обычно, пропустила мои слова мимо ушей. Я заверил ее, что буду вовремя. Сначала подумал, не взять ли с собой Симону, но потом решил, что лучшее – враг хорошего и пока рискованно знакомить ее с родителями. Особенно с мамой.

Но Симоне все равно позвонил. Она уверяла меня, что уже вся истосковалась. В трубке на заднем плане слышался женский смех, кто-то что-то сказал, но слишком тихо, не разобрать. Сестры пришли домой, сообразил я.

– Нет, я правда умираю с тоски, – сказала Симона, – может, заглянешь и изнасилуешь меня, если будет свободная минутка?

– А как же правило, – спросил я, – насчет мужчин после десяти вечера?

– Ну, у тебя-то, – мурлыкнула она, и на заднем плане послышался новый взрыв смеха, – нет кровати, которую не надо ни с кем делить.

Интересно, подумал я, нельзя ли привести ее сюда, в Безумство? Найтингейл в принципе-то не запрещал приглашать гостей с ночевкой, но я не очень понимал, как поднять эту тему. Можно, конечно, и в каретном сарае заночевать, но диван для двоих слишком тесный. Хотя подумать определенно стоило.

– Перезвоню тебе позже, – сказал я и положил трубку. Потом лениво глянул расценки отелей в центре Лондона – и понял, что об этом лучше сразу забыть, даже учитывая, что с деньгами у меня в порядке.

Только теперь вдруг подумалось, что всего две недели назад эта девушка безутешно горевала о своем погибшем возлюбленном, Сайресе Уилкинсоне. Саксофонисте той самой группы, с которой мой папа собрался сегодня репетировать. Нет, точно не стоит ее брать с собой, решил я.

НАСКОЛЬКО мне известно, в каждом муниципальном доме есть так называемые «общественные комнаты». Архитекторы и городские планировщики, утрамбовывая людей в многоквартирный дом, как селедок в бочку, почему-то верят, что «общественные комнаты» могут компенсировать, например, отсутствие палисадника. Или, как в некоторых домах, добавят площади, а то ведь плюнуть негде. Может быть, эти архитекторы с упоением воображают, как жильцы устраивают развеселые пролетарские праздники и турниры по плаванию. На самом-то деле основных функций у общественных комнат две: там проводят детские праздники и собрания жильцов. Но сегодня мы решили нарушить традицию и устроить в общественной комнате сыгровку джаз-бэнда.

Поскольку Джеймс был ударником, у него имелась машина – весьма потрепанный микроавтобус, который можно спокойно бросить с открытой дверью, ключом зажигания в замке и запиской на лобовом стекле «бери кто хочешь». А через некоторое время вернуться и обнаружить его на месте. Я помогал Джеймсу выгружать ударную установку, и он сообщил, что специально ездит на такой машине.

– Я из Глазго, – заявил он, – и хрен-то там всякие лондонцы будут учить меня личной безопасности.

Нам пришлось сделать еще три ходки туда-обратно, пока перетаскали все инструменты. Как раз в это время в школах закончились уроки, и у подъезда скоро собралась толпа «типа крутых хулиганов». В Глазго хулиганы, несомненно, круче и гораздо старше, потому что на этих Джеймс не обратил ни малейшего внимания. В отличие от Дениэла и Макса, которым явно стало не по себе. Никто не способен на столь враждебное любопытство, какое выказывают тринадцатилетние подростки, забив на домашнее задание и слоняясь по улице. Одна тощая девчонка-метиска, склонив голову набок, спросила:

– Вы че, музыканты?

– А разве не видно? – спросил я.

– Что играете? – спросила она. Компания подружек захихикала, словно по сигналу. Я учился в школе вместе с их старшими братьями и сестрами. Они меня отлично знали и все равно не стеснялись задираться.

– Джаз, – ответил я. – Вам не понравится.

– Ясно. А какой – свинг, латиноамериканский или, может, фьюжн?

Свита снова принялась хихикать и показывать на нас пальцами. Я сердито зыркнул на девчонку – та словно бы и не заметила.

– А мы джаз проходили по музыке, в прошлой четверти, – сообщила она.

– Спорим, твоя мама тебя уже обыскалась?

– Неа, – ответила она, – а можно нам послушать?

– Нельзя.

– Мы будем тихо сидеть.

– Нет, не будете.

– Откуда ты знаешь?

– Я вижу будущее, – сказал я.

– Не может быть.

– Почему это?

– Потому что это нарушило бы перчинно-следовые связи, – сказала она.

– Кто-то пересмотрел «Доктора Кто», – заметил Джеймс.

– Причинно-следственные, – поправил я.

– Одна фигня. Ну, пожалуйста!

Я разрешил, и они сидели тихо целых две минуты (дольше, чем я ожидал), пока музыканты играли Airegin[42].

– Ой, это твой папа? – спросила она, когда отец явился. – Я и не знала, что он музыкант.

Очень непривычно было видеть папу за клавишами, в окружении других музыкантов. Я никогда не был на его концертах, но помнил множество черно-белых фотографий, на которых он с трубой. В подражание Майлзу Дэвису он старался держать ее как оружие, как винтовку в парадной стойке. Но и на клавишах играл хорошо, даже мне это было очевидно. И все равно почему-то казалось, что это «не его» инструмент.