Луна над Сохо

– Моя мама, – сказал я, – иногда бывает слишком раздражительной.

Слегка отстранившись, Симона взглянула мне в глаза:

– Но она сказала… Не понимаю, как ей могло прийти в голову, что я… в чем она меня обвиняет?

– Она принимает антидепрессанты, – сказал я.

– Не поняла, – сказала Симона, – а зачем?

– Она не вполне здорова.

– Ты хочешь сказать, она сумасшедшая?

Я сделал скорбное лицо.

– О, – прерывисто вздохнула Симона, – бедняжка! И бедный ты! Нам, наверно, не стоит возвращаться.

Я обнаружил, что посетители «КиЭфСи» глазеют на нас. Наверно, решили, что мы устраиваем уличное представление.

– А я так хотела послушать, как играет твой папа, – грустно сказала она.

– У него будут еще концерты, – сказал я, – а пока предлагаю провести вечер в частном клубе «У Питера».

– О нет, только не тахта! – возмутилась она. – У меня до сих пор спина ноет.

– А у меня есть пирожные, – подмигнул я.

– Это подозрительно, – нахмурилась она. – Ты что, заранее знал, что вернешься с концерта не один? И кого же, интересно, ты собирался пригласить в гости?

Я обнял ее за плечи, и мы пошли в сторону Ковент-Гардена.

– Ваши домыслы, юная леди, меня не волнуют, – сказал я.

– А где купил пирожные? – спросила она. – В Теско?

– Нет, в «Марксе и Спенсере».

Ее рука крепче сжалась на моей талии.

– Как ты хорошо меня знаешь, – вздохнула она.

Чтобы добраться до Безумства, я тормознул кеб, так было быстрее и безопаснее.

Когда мы дошли до каретного сарая и поднялись ко мне, Симона первым делом заглянула в маленькое зеркальце, которым я пользуюсь, когда бреюсь.

– Я выгляжу ужасно, да? – спросила она. – У тебя такое крошечное зеркало, я просто не могу ничего разглядеть.

Я сказал, что она прекрасна, и нисколько не солгал. Пятно на щеке, оставшееся после маминой пощечины, в кебе было еще ярко-красным, но теперь начало бледнеть. Губы она тоже уже успела подкрасить заново. Ее прозрачный топ пережил схватку с моей мамой, и теперь безумно захотелось разодрать его до конца. Так захотелось, что меня бросило в жар и слегка замутило. Я сосредоточился на папке с музыкой в Айподе, выбирая нужные песни, потом проверил, подключены ли наушники.

– Я обещал пирожные, – сказал я, когда Симона шагнула ко мне.

Но отвлечь ее было не так просто.

– Пирожные потом, – шепнула она, обвивая руками мою талию. Скользнула ладонью под рубашку. Я слегка отстранился и включил проигрыватель Айпода.

– Что это? – спросила она, когда начался первый трек.

– Коулмен Хокинс, – ответил я, – «Тело и душа».

Трек оказался не тот, я-то хотел поставить Билли Холлидея.

– Да? – удивилась Симона. – А знаешь, в записи звучит как-то неестественно.

Просунув руку под ее жакет, я притянул ее к себе. Кожа под моими пальцами была горячей.

– Так лучше, – мурлыкнула Симона и вдруг, наклонив голову, откусила верхнюю пуговицу с моей рубашки.

– Э-эй! – возмутился я.

– Око за око, – улыбнулась она.

– А ты слышала его вживую? – спросил я. – Коулмена?

– О да, – выдохнула она. – Публика каждый раз просила эту песню, а он ужасно злился.

С этими словами она откусила вторую пуговицу и поцеловала меня в грудь. Ее язык коснулся моей ключицы.

И тогда я почувствовал. Сначала аромат цветущей жимолости, потом запах битого кирпича и ломаного дерева. Как я мог принимать это за духи?!

– А Сайрес когда-нибудь играл «Тело и душу»? – спросил я.

– Кто такой Сайрес? – томно спросила она, откусывая третью пуговицу. Если так пойдет дальше, подумал я, их у меня вообще не останется.

– Ты встречалась с ним, – напомнил я, – и жила в его доме.

– Разве? Мне кажется, это было так давно, – сказала она, снова целуя меня в грудь. – Мне так нравилось смотреть, как они играют.

– Кто «они»?

– Все мои красавчики-джазмены, – ответила она. – Когда они играли, я была так счастлива! Мне нравилось быть с ними рядом, заниматься сексом, но истинным счастьем было слушать их музыку.

Следующий трек заставил меня мысленно застонать от досады. Это был Джон Колтрейн. Неужели я по ошибке включил случайный порядок песен? Медляк под «Тело и душу» в аранжировке Колтрейна танцевать невозможно: там только первые несколько нот идет оригинальная мелодия, а после пары тактов начинаются музыкальные дебри, доступные только страстным ценителям вроде моего папы. Не выпуская Симону из объятий, я стал потихоньку двигаться в сторону холодильника, чтобы «случайно» нажать следующий трек. Слава богу, на сей раз это оказалась Нина Симон, совсем еще юная, с голосом, способным растопить даже ледяную скульптуру на съезде шотландских банкиров.

– А как насчет Чертенка Гранта? – задал я вопрос, который меня мучил.

– А, это который от нас ускользнул, – вспомнила Симона. – Говорили, он может стать английским Клиффордом Брауном[72], но он твердо решил уйти со сцены – и ушел. Шерри была в ярости. Она вроде как имела на него виды. И как-то говорила, что почти поймала его, но он сбежал.

Симона улыбнулась своим воспоминаниям.

– Но мне кажется, я была больше в его вкусе. Кто знает, чем бы все кончилось, если бы он не завел эту ужасную жену.

– Ужасную?

– Да, просто жуть какая-то, – содрогнулась она. – Но тебе ли не знать, она же твоя…