Луна над Таити

«Господин судья, у меня одиннадцать детей, господин судья, я без работы, меня нужно простить, господин судья…» Зал встретил эти слова смехом: старый человек не вызывал сочувствия. Судья с каменным лицом призвал подсудимого не говорить, пока его не спросят.

Эмилю, называемому Гогеном — так официально подчеркивается внебрачное происхождение подсудимого, — уже далеко за шестьдесят. Он не умеет ни писать, ни читать. В сущности, не умеет и считать. Он только кивал головой, когда в перерыв судебного разбирательства журналисты сообщили ему, что как раз три года тому назад одна только картина кисти его знаменитого отца — «Натюрморт с яблоками» была продана в Париже за четыре миллиона франков. Тогда это была самая дорогая картина из выставленных на продажу.

Эмиль, называемый Гогеном, только кивал головой и улыбался — возможно, причиной была большая сумма, а может, воспоминание о яблоках. Эмиль редко наедается досыта. Он зарабатывает плетением и продажей маленьких корзинок. Таитяне, поймав рыбу, часть улова опускают в этих самых маленьких корзинах в море. Рыба плавает в своей стихии, а когда кому-нибудь захочется свежей рыбы, ее достают оттуда.

Матери Эмиля давно нет в живых. Ей будто бы было одиннадцать лет, когда он родился, впрочем, никто не знает этого наверняка, так как акты гражданского состояния ведутся в колонии с небрежностью, свойственной колониальной администрации всех островов Южных морей. Зато каждый знает, что Эмиль, гордясь своим знатным происхождением, позирует туристам на улице Жанны д'Арк, а затем протягивает руку за медяками.

Туристы увозят потом домой снимки смуглого толстяка в грязной расстегнутой рубашке и в дырявой шляпе на лысеющей голове. Они объясняют друзьям, что это и есть тот самый Гоген, сын знаменитого… Эмиль, называемый Гогеном, не слышит этих комментариев. Несмотря ни на что, он считает себя счастливым человеком. Когда ему становится грустно — выпивает. Если, конечно… находится на свободе.

Бегство в джунгли

Дело в том, что справедливость попаа — белых людей — временами лишает его свободы. Мне рассказывал господин Стотту, директор местного отделения французских авиалиний, что, когда весной 1961 года на аэродроме Фаа возле Папеэте ожидалось прибытие первого пассажирского реактивного самолета из Парижа, участвующие в торжественном полете журналисты просили организовать встречу с сыном великого художника.

В Папеэте все знают друг доуга, и не стоило большого труда установить, что Эмиль уплыл на ближний остров Муреа, где живет в доме одной из своих жен. Жандарм на Муреа — единственный представитель колониальной власти на этом прекрасном острове — получил соответствующее распоряжение. Он надел служебную фуражку, прикрепил к поясу служебный пистолет и на служебном велосипеде покатил сообщить Эмилю об ожидающих его почестях.

Однако Эмиль при виде подкатывающей власти перепугался и нырнул в джунгли. Лишь два дня спустя удалось уговорить его вернуться к цивилизации. Эмиль не знает, что такое реактивный самолет и пресс-конференция — зато он знает, что жандарм запирает людей в тюрьму. В конце концов он поверил заверениям и разрешил увезти себя на Таити. Там Эмиля держали наготове, словно рыбу в садке, чтобы он был под рукой, когда у господ из прессы возникнет желание его увидеть.

Он заработал довольно много денег, позируя для фотографий. И когда вечером того же дня шагал по улице Альберта I в Папеэте, был уже крепко под мухой. Что же произошло дальше? Обвинение гласит, что Эмиль начал приставать к проходящей мимо китаянке, потом вырвал у нее сумку и обратился в бегство.

Эмиль, называемый Гогеном, защищается как умеет. «Аита мони» — нет денег, — повторяет он. «Э мэа хаама» — стыдно, — признает он, когда господин судья объясняет ему, что он стал теперь просто-напросто таата римарима — человеком с гибкими пальцами, как образно определяет вора таитянский язык.

Господин судья вытирает платком потный затылок и читает приговор. Эмиль прощается со свободой на целых два месяца. Покидая зал между двух жандармов, он бросает публике «парахи оэ», что значит буквально: «я ухожу, а ты остаешься…» Ибо мы остаемся, а он уходит туда, где нельзя лежать часами на солнце, нельзя играть на гитаре, ни петь, ни любить, ни танцевать.

Эмиль, называемый Гогеном, прямо из зала суда направляется в тюрьму, минуя по пути величественное здание лицея, где на фронтоне золотыми буквами высечено имя его знаменитого отца…

ПРИКЛЮЧЕНИЕ ЗА МИЛЛИОН ДОЛЛАРОВ