Луна в Водолее

— Вот он тебя ещё, значит, чем… стервец, ай, стервец! Только, Мария, ты зря испугалась. Такова уж его природа… недаром — Лукавый! Ведь если бы он всё врал — ему бы верили только кретины. Нет, этот мерзавец говорит в основном правду. Только, понимаешь ли… чуть-чуть смещает акценты… немножечко передёргивает… что-то слегка скрывает, что-то, наоборот, выпячивает… ну, как всякий умный политик… «князь мира сего»… и в целом — ложь! А если брать по отдельности — ничего удивительного, что, всё, сказанное им, правда… Самой-то тебе, Мария — мельком, на самой границе сознания — разве никогда это не приходило в голову? Ну, что, несмотря на занятие астрологией, несоблюдение постов, нерадение к церкви, кощунственные, по твоему мнению, слова, твой Лев всё-таки ближе к Богу, чем ты — со всем своим наружным смирением, послушанием, соблюдением всех правил церковной жизни?

Надумай отец Никодим специально смутить женщину, он не преуспел бы больше, чем задав ей этот, в русле их разговора возникший будто сам по себе вопрос. Ведь у Марии Сергеевны, действительно — на самой границе между лежащим во тьме и уже освещённым — изредка в голове мелькало, что её муж далеко не такой безбожник, каким он может казаться с точки зрения ортодоксального православия. И более: женщине иногда мерещилось, что неким немыслимым (кощунственным!) образом Лев ближе к Богу, нежели она — со всеми своими коленопреклонениями, молитвами и постами. И, значит, Нечистому, совсем недавно искушавшему её с такой невозможной силой, было за что ухватиться? О, Господи! До чего страшно бывает порой увидеть истинные глубины собственного «Я»! И как мучительно неудобно говорить об этих жутких глубинах не со священником или врачом, а с другом! Который не наставляет, не выговаривает, не прописывает лекарства, а просто — спрашивает и отвечает. На равных… О, Господи, до чего же трудно! Однако — надо…

— Да, отец Никодим, приходило… В точности так, как вы сказали: почти неосознанно, изредка, на какие-нибудь мгновения. Но, если честно… это казалось настолько глупым… да даже и не глупым… а вообще — невозможным… что я не брала себе в голову… мелькнёт — и нет! А не то бы я вам — конечно! Обязательно исповедалась бы в этом бесовском соблазне! Так вот оно что… — женщина на миг приумолкла от резкого поворота мысли, — вот на чём Враг подловил меня! Потому, что на исповедях я забывала об этих греховных соблазнах!

— Не тебя, Мария — меня. Ведь у тебя — вторично. Так сказать, я «навёл»…

Даже «слегка исповедавшись» перед своей прихожанкой и открыв ей кое-какие из своих ядовитых сомнений, Никодим Афанасьевич всё-таки не собирался быть с Марией Сергеевной откровенным полностью. Ибо, помимо прочего, это значило возложить на женщину тяжкое бремя судьи. Однако — любопытно, под чьим влиянием? — разговор пошёл по такому руслу, что, вопреки намерениям, Извекову не удалось удержаться в профессиональных границах. Ни как священнику, ни как психиатру.

— Я, Мария, чего уж… И не вчера или позавчера — ну, когда выслушивал твои исповеди, гипнотизировал, накладывал кощунственную епитимью и давал лекарские советы… Нет — раньше. Гораздо раньше. Можно сказать — с самого начала. Когда взял тебя под свою опеку — как духовную дочь. Конечно — не одну тебя… но на тебе моя слепота сказалась особенно отрицательно… ладно: об оборвавшейся связи — это мне в голову пришло позже… но, что новообращённую из атеисток воцерковлять надо бережнее — был обязан знать! Ведь я же пошёл в священники не мальчишкой из семинарии! Ведь я же принял это решение зрелым мужчиной — с двадцатилетним стажем врача-психиатра!

Это — в сущности, провокационное! — покаяние Никодима Афанасьевича болью отозвалось в душе Марии Сергеевны.

— Отец Никодим, так что же?! Значит, всё, в чём вы меня наставляли — неправильно? И всё, чему учит Церковь — тоже? В то время, как мой непутёвый Лёвушка — образец христианина?! Ну, если он — со всеми своими кощунствами! — ближе к Богу, чем я или даже вы?