Луна в Водолее

— Отец Паисий — не стал бы, точно. Погоди-ка, Мария… любопытная, знаешь, мысль… отец Питирим, мой духовник, услышав твоего Льва, поганой метлой погнал бы его из храма. Отец Александр Мень, к которому Лев так тянулся, сумел бы его переубедить. И с чистой совестью причастил бы искренне раскаявшегося грешника. А вот отец Паисий… с кротостью выслушал бы любые кощунства и, не укоряя и уж тем более не пытаясь переубедить, простил бы и причастил… Так вот, Мария, в этой связи… Церкви, понимаешь, — для её полноты — необходимы все три подхода. Которые символизируют эти священники. Отец Питирим — воля; отец Александр — ум; отец Паисий — любовь. Нет, я не хочу сказать, что отец Питирим недостаточно умён, а отец Александр имел мало любви — ни в коем случае! Я всего лишь выделил по одной, на мой взгляд, самой характерной их особенности… понимаешь — о чём я?

— Да, отец Никодим. Вы хотите сказать, что если на моего Лёвушку посмотреть не с какой-то одной точки зрения — с моей, например, или с вашей — а сразу со многих, то он не такой уж и великий грешник? А как же — Церковь?.. Ведь вы же сами меня учили…

— Учил, Мария, учил… букве учил, Мария! Совершенно не ощущая духа! Разве что, последние два, три года… Нет! Погоди! Сначала дорасскажу… Так вот: после общей исповеди подходит ко мне одна. Говорит, что отец Паисий две недели назад окрестил её на дому. А тогда это, знаешь, было довольно распространено — иные в церкви побаивались. И многие священники, потакая этой греховной слабости, шли им навстречу. Я, разумеется — нет: уж коли ты собрался стать христианином, то, будь добр, перетерпи мелкие неприятности. Ведь ничем серьёзным крещение в церкви в те годы не угрожало: в тюрьму не сажали, с работы, как правило, не увольняли — так: карьерные затруднения. Особенно — если карьера шла по комсомольско-партийной линии. Ну и, соответственно, ко всем крестившимся на дому был настроен — как бы это помягче? — не чересчур дружелюбно. А тут… Девица, верней, молодая женщина — лет двадцати пяти… И знаешь, Мария, формально не придерёшься: в юбке значительно ниже колен, в косынке, в кофточке хоть и на грани — ну, из-за выреза — но грань приличия всё же не переходящей. А в вырезе, представляешь, чуть ниже яремной ямки — золотой крестик?! Теперь-то это у многих, ну, чтобы хвастаться своим «православием», а тогда — в диковинку… Нет, я не такой уж и ханжа и встреть на улице подобно одетую девицу, не обратил бы внимания. Смутил бы, разве что, выставленный наподобие языческого амулета крестик. Однако в храме… пронзительно-фиолетовая юбка, ядовито-оранжевая кофточка, почти не прикрывающая волосы, полупрозрачная лимонного цвета косынка. Разумеется, более всего раздражала юбка — демонстративно выставленный крестик я вообще выношу за скобки. Сверху, так, что весьма немалая попа этой девицы приобретала более чем выдающееся значение — в обтяжку. Ниже, примерно от середины бёдер, слегка расклёшенная, а от колен — эдаким колоколом. Ну, в общем — в виде перевёрнутого цветка. Нет, на улице — оно бы выглядело вполне уместно: не просто вульгарно, а по-своему даже и красиво. И если тебе, голубушка, нравится, чтобы на тебя оборачивались все встречные мужчины — твоё, дорогуша, дело. Но в храме… знаешь, Мария, как увидел эту, с позволения сказать, прихожанку, первым делом мне до смерти захотелось взять ремень, сложить его вдвое и по её выпяченному заду садануть изо всей силы — заверещала дабы бесстыдница. Потому как я сразу понял: пронять эту фифочку словами — напрасный труд… н-н-да… Всё-то нам хочется, побыстрей да поэффективней… вот таким образом Враг и провоцирует нас на насилие…

На этом немудрёном замечании Никодим Афанасьевич на несколько минут прервался, сходил на кухню за чаем, разлил по чашкам ароматный китайский напиток, предложил Марии Сергеевне варенье, бисквиты, мёд и, закурив за сегодняшний день уже седьмую сигарету, продолжил:

— А она эдак самоуверенно, как ни в чём ни бывало, начинает мне исповедоваться. Едва ли не похваляясь тем, что за последние две недели переспала с тремя малознакомыми мужиками. Один из которых — наверняка женатый. А у прочих, видите ли, она не поинтересовалась. Ей бы, конечно, за грех прелюбодеяния следовало сделать долгий и строгий выговор, но времени в обрез — надо служить литургию. Наложил я, значит, епитимью — выучить наизусть «Отче наш», «Богородице Дево» и «Верую» — и собираюсь уже накрывать её епитрахилью и читать разрешительную молитву, как она мне, понимаешь ли, мимоходом, будто о чём-то мало её волнующем: «А что я сегодня с утра выпила две чашечки кофе, это, наверно, грех небольшой? А то без кофе я вовсе не человек — ни за что бы не добралась до вашей церкви». — Меня прямо-таки — обухом по голове. Онемел на две-три секунды, едва-едва перевёл дух и спрашиваю: «А разве тебе отец Паисий не говорил, что перед причастием с двенадцати часов ночи не то что кофе, но и воды нельзя пить?!»