Луна в Водолее

— Не знаю, отец Никодим… по-моему, здесь что-то не так… Как можно отпускать грех, если человек в нём не покаялся? Да что — не покаялся, даже и не назвал его? Это ведь не общая исповедь, когда священник грехи перечисляет списком, а каждый мысленно выбирает свои «любимые»? Вы, например, сами… даже переняв опыт отца Паисия… вы же всё равно спрашиваете, не наговорила ли я на себя чего-нибудь ложного. А он?.. так, за здорово живёшь: отпускаются, дескать, рабе Божьей разом все её прегрешения… и те, в которых она покаялась, и те, о которых забыла… по-моему, отец Никодим, если это и «прелесть», то явно — бесовская!

— Бодаешься, да, Мария?! Хочешь учить своего духовника? Ишь, коньячок-то — как он тебя раздухарил! Смелой-то какой сделал — а? Кто бы мог подумать! И правильно! Так и надо! Держаться своих убеждений! Только… одна закавыка… я, понимаешь ли, примерно так же, как ты сейчас, отнёсся в своё время к всепрощенчеству отца Паисия — и что же? Его — уверен! — Нечистый не искушал. Ладно, прости, Мария, меня, кажется, тоже — коньячок не обошёл вниманием… как говорится, на старые дрожжи. Стало быть, давай, по последней — и баиньки… на боковую, то есть… а об отце Паисии… понимаешь, последние два года я вспоминаю о нём всё чаще… и всё больше жалею, что в своё время не рассказал ему об Ириночке… ибо отец Питирим — он что? Сам, говорит, знаешь, каким непростительным грехом является самоубийство — уповай, единственно, на Милосердие Божие да молись, как умеешь. И её, и свой — отеческий, ибо не сумел воспитать по должному! — замаливая грехи. А церковь… ну, ты, Мария, не хуже меня знаешь, что Церковь за самоубийц не молится…

— А я, отец Никодим, буду! Даже — если вы запретите! За вашу Ириночку буду молиться и днём и ночью!

— Запрещать?.. Нет, Мария… Ни запретить, ни разрешить я тебе этого не могу. Молиться за самоубийцу… за человека самовольно отказавшегося от дарованной Богом жизни… скажу только одно: прежде, чем молиться за мою бедную девочку, хорошо, Мария, подумай… на трезвую голову. Ибо такая молитва… она… ну, не то что бы на грани кощунства… но — всё-таки… А главное — может спровоцировать новое нападение Врага. Хотя… как мы с тобой убедились на собственном опыте… его нападение может спровоцировать всё что угодно! Особенно — слепое усердие. Поэтому, Мария, ни чего не скажу… даже благодарить не стану… пожалуй, единственное… если возьмёшься за этот подвиг — знай: моя молитва всегда с тобой!

Польщённая столь высокой оценкой её намерений и уже изрядно не трезвая женщина окончательно позабыла о дистанции, разделяющей в нашей Церкви пастыря и паству:

— Ой, отец Никодим, а какой вы оказывается добрый! И как много страдали! Ни за что бы не подумала! Ведь внешне — такой сдержанный, волевой, суровый! Знаете, как я вас боюсь?! И правильно! Женщине надо бояться! А то своего Лёвушку — ни капельки! Да, если слишком его достану — огрызается. На шею себе не даёт садиться. Но чтобы сам… хоть бы когда ударил! Сорвал бы с меня дурацкую ночнушку! Растерзал бы её в клочки и выбросил! Может, и не была бы с ним эдакой «благочестивой» стервой? И моя тайная богопротивная епитимья не довела бы нас до грани развода? Нет! Ну что бы ему быть таким, как вы! Внутри — понимающим, добрым, а внешне: сдержанным, волевым, суровым! Особенно — волевым! Таким, отец Никодим, как вы! Ведь сила воли — это же сила духа!

— Погоди, погоди, Мария! Ишь, разбежалась! Сила воли, видите ли, — сила духа! Нет, Мария! Хотя действительно: большинство из нас, в том числе и я грешный, часто ставим между ними знак равенства. Ведь, в отличие от воли, дух внешне проявляется мало — виден не в трудах, действиях и поступках, а в их конечном результате. А мы, как правило, заворожены бываем именно действием: чем оно грандиознее, тем радостнее и громче готовы рукоплескать: ах, какая железная воля! Забывая, чего она стоит ближним! Нет, воля — это сугубо здешнее, земное, если хочешь: звериное! По крайней мере — в своих истоках. Ведь что, в сущности, значит: «проявить волю»? Всего лишь — реализовать желание во что бы то ни стало достичь своей цели! Обыкновенно — не считаясь со средствами. И второе… что, Мария, непосредственно касается нас с тобой: готовность к лишениям, страданиям, отказу от удовольствий. Церковь такую готовность традиционно связывает с духовностью… хотя… нет, дабы не погрязнуть в ересях, не стану углубляться! Только замечу: и в этом случае надо оценивать по плодам… чего, например, помногу молясь, подолгу постясь и строго воздерживаясь — кроме страшно греховного ощущения собственной исключительности — мы с тобой приобрели в этой жизни?

— Но ведь, отец Никодим, и Христос, и Церковь учат не собирать себе сокровищ здесь, на земле — где их поедает ржа и похищает вор?

— Я не о том, Мария. Не о материальных ценностях, а именно — о духовных. Скажем тебе, Мария, — только не торопись отвечать, подумай — твоё «настоящее» воцерковление прибавило ЛЮБВИ?