(Хотя… достигнутое в результате медитативно аскетических упражнений «просветление» души считать истинным Просветлением… идущим от Бога… ведь, отвергая плоть, аскет в сущности ропщет на Творца, упрекая Его в несовершенстве творения. А полагать, что в изнурённой постами, веригами и прочими физическими самоистязаниями (а тем паче — в распалённой неудовлетворёнными половыми страстями!) плоти просияет Дух — не есть ли это прямой вызов Создателю? Как злонамеренная попытка — через отказ от сотрудничества с Ним в этом мире — силой взять Царство Духа?.. или так: насилуя собственную плоть, возвыситься до Его Царства?..)
Разумеется, Отец Никодим не знал, да и не мог знать, что истязающим его в течение четырёх последних дней, мучительным сомнениям он во многом обязан астрологу Окаёмову. Конечно, не ему одному: давнее бегство от своего истинного призвания в который раз сыграло свою негативную роль — вновь со всей остротой поставив перед Никодимом Афанасьевичем проблему выбора, даже в старости лишая заслуженного покоя.
Однако в этот раз судьба ухмыльнулась особенно глумливо: острый душевный кризис спровоцировала гибель совершенно незнакомого отцу Никодиму художника Алексея Гневицкого, причём — сразу на нескольких уровнях. На рационально-бытовом — когда астролог Окаёмов срочно уехал на похороны друга, а Марию Сергеевну в связи с этим отъездом повадился навещать Лукавый, затерроризировавший женщину до того, что она, запаниковав, своим религиозно-эротическим бредом смогла если не заразить, то основательно выбить из колеи священника — и на гораздо более тонком: на уровне всеобщей физико-мистической связи душ, тел, объектов, явлений. Ибо, когда душа Алексея Гневицкого покинула бренное тело, в созвездии Южной рыбы вздрогнула его звезда-покровительница Фомальгаут, и эта космическая судорога была воспринята — разумеется, совершенно неосознанно! — другом погибшего художника астрологом Львом Ивановичем Окаёмовым. А далее произошло нечто удивительное: благодаря этому невообразимо мгновенному (в сущности — виртуальному!) импульсу, между астрологом и отцом Никодимом образовалось нечто вроде телепатической, а вернее, «симпатической» связи. Нет, ни образы, ни мысли, ни, тем более, слова священнику Окаёмовым не «телепатировались», обмен происходил на гораздо более неуследимом («ангельско-звёздном»? «бесовско-хтоническом»?) уровне. Когда — совершенно ненамеренно с его стороны! — «наведённые» астрологом колебания в сфере духа совпали по частоте с интеллектуально-психическими колебаниями души самого Никодима Афанасьевича, освободив таким образом загнанные священником в тёмные казематы бессознательного собственные тревоги, сомнения, опасения, фобии, мании и соблазны.
Однако не один Никодим Афанасьевич сделался «жертвой» вдруг обретённых астрологом способностей к «симпатической» связи: но и Мария Сергеевна, и Танечка Негода, и госпожа Караваева, и даже Павел Мальков с историком Ильёй Благовестовым. Словом, отлетевшая душа Алексея Гневицкого произвела немалую смуту: начиная от пробежавшей по телу его ангела-хранителя звезды Фомальгаут нематериальной судороги и кончая… да нет, ничего не кончая! О концах, также как о временах и сроках, нам знать не дано…
…завтрак, благодаря рассеявшей опасные чары минувшей ночи матушке Ольге, завершился в благостной тишине — Мария Сергеевна засобиралась домой, но прежде, чем её отпустить, священник зазвал женщину в кабинет для краткого наставления.
— Вот что, Мария… О вчерашнем сейчас говорить не буду. Во-первых: начни — не закончишь, а главное: надо, чтоб устоялось. Мы с тобой вчера разоткровенничались так… а взаимная, знаешь, исповедь… она ведь обязывает ко многому… в первую очередь — не судить… а мы без суда не можем… почему, думаю, обычай взаимной исповеди в церковной практике удержался очень недолго… но это я так, к слову… а главное: ты, Мария, завтра после Литургии обязательно причастись! Обязательно, Мария! А то наши с тобой бисквиты, коньяк, лимончик… мало ли, что я почувствовал, будто их преосуществил Христос! А вдруг да — не Он? И мы с тобой… понимаешь — да? Так что — причастись обязательно!