Луна в Водолее

Мелькнувшая мысль о Маше (то есть, о выборе!) вернула Окаёмова к реальности, и он почувствовал, что Танечка ждёт ответа на посланный ею эротический импульс — своё бессловесное признание в любви. Однако Лев Иванович, и боясь, и желая любви молодой женщины, сейчас, когда проблема выбора придвинулась, образно говоря, на расстояние вытянутой руки, вдруг растерялся: чёрт! Танечка — Машенька, Машенька — Танечка! С Танечкой: зарождающееся сильное чувство, восхитительный секс, духовная близость и интеллектуальная гармония — с Машенькой… двадцать лет жизни, убитый во чреве ребёнок, память о былой, не угасшей до конца любви, шестилетняя религиозно-эротическая война, но главное — ответственность. Оставь он Марию Сергеевну — она, скорее всего, уйдёт в монастырь: что, к несчастью, являлось не самым худшим вариантом — во вполне обозримом удалении маячили призраки тяжёлого психического заболевания и даже (чёрт побери!) самоубийства.

У донельзя воцерковлённой, безумно боящейся адских мук христианки? А почему бы и нет! Да — безумно боящейся; но на каком-то страшно глубоком (дочеловеческом, доживотном — клеточном?) уровне трепетно их желающей — этих самых ужасающих мук! Ведь если отмеченную де Садом, Достоевским, Ницше и помещённую Фрейдом на уровне инстинктивно-бессознательного тягу к разрушению и смерти передвинуть гораздо глубже, на уровень одноклеточных организмов — где разделение неразрывно связано с размножением, где самой смерти, в нашем понимании, нет — то в пылу полемики с отцом Никодимом изобретённое Окаёмовым словечко «инфернофилизм» являлось не только остроумным выпадом против наиболее популярной в средние века церковной доктрины, но и прозрением объединяющей всё живое древнейшей генетической памяти — да простят нам биологи сей «психоаналитический» пассаж!

Словом, Лев Иванович не мог полностью исключить самоубийства брошенной им жены…

…и что же? Дабы не случилось это гипотетическое самоубийство — отказаться от любви безумно его притягивающей женщины?

«Нет! Нет! Не-е-ет! — кричал Окаёмову каждый атом его стареющего тела. — Откажешься от Татьяны — сопьёшься к чёрту!»

«Да! Да! Да-а-а! — вопила ущемлённая совесть астролога. — Бросишь Машеньку — на век лишишься покоя!»

Между тем Танечка, нечаянно пославшая столь смутивший астролога эротический импульс, не слишком разочаровалась, не получив на него ответа — где уж «эволюционно продвинутым» мужчинам улавливать существующие ещё до начала Мира Тонкие Эфирные Колебания? — и, как ни в чём ни бывало, продолжила:

— Стало быть, Лёвушка, как всегда: ищите женщину?.. у-у, какие мы всё же бываем стервы! Обыкновенного советского инженера способны довести до таких ересей, что это уже не ереси, а чуть ли не новая религия! А между прочим — Христос? Не из-за Марии ли Магдалины Он подался в пустыню? На рандеву с дьяволом? Или из-за иной какой, неведомой нам прелестницы?

— Девчонка! Меня, понимаешь, взялась обвинять в кощунстве — тогда, как сама…

— Ой, Лёвушка, правда! Совсем не подумала! Прости ради Бога! И Ты, — Танечка возвела очи горе, — Сын Человеческий, прости дуру-бабу! Не держи на неё зла! Накажи как вредную, непослушную девчонку — и прости? Ладно?

— Ишь, Танечка, размечталась! Чтобы Сам, значит, Иисус Христос удостоил вниманием кое-какие твои округлости! Между нами — очень даже прелестные…

— Ехидина, Лев, подловил-таки! Почище, чем я тебя с выбирающимся из проруби продуктом! Признаю: два один в твою пользу. И переходящее почётное звание «Змеючки». Нет, погоди — «Змеючка» для тебя не годится… ты у нас будешь «Архизмием»! Как говорится, носи с честью и не роняй достоинства.

Подобным образом с большим удовольствием попикировавшись ещё десять-пятнадцать минут, оба, и Танечка, и Окаёмов, разом иссякли: артистка вспомнила о своём желании сосредоточиться перед спектаклем, а астролог — о намерении посетить Илью Благовестова. Больше, чем о намерении: ведь весь этот долгий, интересный разговор с Татьяной затеялся, когда Окаёмов уже держался за ручку двери, и, глянув на часы — ни хрена себе, половина третьего! — Лев Иванович распрощался с Танечкой: до вечера, стало быть, Змеючка! До послеспектакля — мой уважаемый Архизмий!

* * *