Луна в Водолее

— В основном, Танечка, на Павла. Потому как — уверен: на пути в Дамаск ему явился и с ним разговаривал НЕ Христос. И этот образованный, умный и очень хитрый фанатик-фарисей обманул как младенцев некоторых непосредственных учеников Спасителя — во всяком случае, Петра и Иоанна.

— Учеников Самого Христа — как младенцев?!

— Конечно, Танечка! Ведь Сам чуждый всякой хитрости и лукавства Учитель им завещал: будьте как дети. Завещал, правда, быть простыми как голуби и мудрыми как змеи… но это уже — кому что досталось… Фому, полагаю, Павел прельстить не смог… да и прочих… но и троих, если считать Матфея, ему более чем хватило!

— Хватило, Лёвушка, для чего?

— А вот, слушай:

«И великий страх объял всю церковь и всех слышавших это». (Деян 5; 11).

— Надеюсь, Танечка, ясно?

— Так что же, Лёвушка?.. Для тебя нет ничего святого?.. Даже — в Святом Писании?

— Почему же, Танечка — есть. Иисус Христос. И Его Великая Заповедь: «Да любите друг друга».

— Но, Лёвушка… ведь этого мало? Ведь вне Церкви ни Сам Христос, ни эта Его Заповедь не могут быть правильно поняты…

— Они на этом настаивают. Ну, иерархи. СИЛОЙ присвоив себе исключительное право быть интерпретаторами Божьей Воли.

— Выходит, Лёвушка, ты считаешь, что наша Церковь не Христова, а Павлова? И её роль в истории, в лучшем случае, очень двусмысленна?

— Нет, Танечка, всё не так просто. Ведь, несмотря на все искажения, все преступления, все злодейства, Церковь донесла до нас образ Христа. Пусть очень затемнённый, искажённый, нечёткий, но — донесла. А что до двусмысленности — все человеческие учреждения двусмысленны. И Церковь — не исключение. А что её иерархи без малого две тысячи лет талдычат, что Церковь учреждение не человеческое, а Божье — врут. Была бы Божьей — не стала бы с самого начала дробиться и раскалываться на непримиримо враждующие группы и группочки. То бишь, конфессии, течения, секты.

— И тем не менее, несмотря на все расколы, Церковь существует уже две тысячи лет… и в будущем… а вообще, Лёвушка, очень интересно! Ну, как ты преподнёс всё это. Надо же! Апостол Пётр — убийца…

— Да не убийца он!

— Что — время и место?

— Нет, Танечка. Здесь эти поправки не проходят. У древних евреев ни за воровство, ни за мошенничество смертной казни не полагалось. А мошенничество — вообще: негласно считалось чуть ли не добродетелью. Вспомни Иакова. Который обманул и брата, и отца, и тестя. Вспомни, с какой симпатией к отъявленному мошеннику Священное Писание говорит об этом. А ведь он, в отличие от Анании, обманывал не затем, чтобы сберечь своё, а затем, чтобы присвоить себе чужое. Нет, Пётр не убийца — Павел его попросту оклеветал! Уверен. Во всяком случае — хочу быть уверенным…

— Бедный, Лёвушка, бедный… — помолчав где-то с минуту, из богословско-исторических далей с милой женской непоследовательностью Татьяна вернулась к действительности. — Довела, понимаешь, баба… Нет, ты прости, конечно, но, Лёвушка, твоя Мария Сергеевна, по-моему… натурально чокнутая!

Артистка чуть было не сказала «редкая сволочь», но в последний момент всё-таки сумела смягчить оценку, чему сразу же про себя обрадовалась и наспех скроенной шуткой завершила свой рискованный пассаж:

— …до сих пор не оценила по должному такого светоча отечественной религиозно-философской мысли! Крупнейшего, можно сказать, богослова на всём постсоветском пространстве!

— У-у-у, е-е-ехидина! — ласково огрызнулся польщённый астролог. — Перекликается, знаешь ли, с «гигантом мысли» и «отцом русской демократии»! Да и вообще… ты это верно заметила: мужики диогенами в основном от ксантипп становятся… стоит обзавестись такой — и в бочку! чтобы на холодке предаваться «собачьей» философии! Нет, Танечка, правда — умница! Вовремя остановила залюбомудрствовавшегося — уф, еле выговорил! — болвана.

— Ну уж — «болвана»! Не прибедняйся, Лёвушка! Твои рассуждения — очень даже интересно, правда! Но только… ты ведь, кажется, православный?

— Крещён в православие. В детстве. Вернее — в младенчестве. Бабушкой. Тайно. А информирован о сём факте был лет в пятнадцать-шестнадцать — точнее не помню. Однако, положа руку на сердце, православным себя считать не могу. Был момент — восемьдесят восьмой, восемьдесят девятый и первая половина девяностого, до убийства отца Александра Меня — когда мне казалось, что приближаюсь к православию, но… — эти воспоминания причиняли боль, и Окаёмов говорил резкими отрывистыми фразами. — Вспомни, Танечка? Гласность, ускорение, перестройка — пора безумных надежд. На будто бы возможные позитивные сдвиги во всём: в политике, экономике, образовании, науке, культуре. В том числе — и в православной церкви. Как же — недавно опальный отец Александр выступает по телевизору. Ещё более опальный академик Сахаров избирается в Верховный Совет. А чем всё закончилось? Нет, перемены действительно произошли. Однако назвать их позитивными… ладно, Танечка! Сама знаешь!