Луна в Водолее

Спектакль у Татьяны начинался в семь, до театра от её дома было минут пятнадцать пешком, приятно тикающий английский электрический будильник показывал без двадцати час, и, вновь откинувшись на подушку, астролог прикидывал на что он сегодня способен — конкретнее: успеет ли в оставшееся до спектакля время сходить в милицию? И даже: не столько — успеет, сколько — доберётся ли? Хватит ли сил на этот, пускай и скромный, но всё-таки подвиг? Немного поколебавшись, Окаёмов решил, что нет — пойти он сейчас никуда не способен: разве что на автомобиле — в качестве пассажира. Однако угрызения совести из-за так страшно сбывшегося астрологического прогноза подзуживали Льва Ивановича на явно непосильные действия и поступки: а что если (вопреки всем домыслам и догадкам друзей Гневицкого!) всё-таки не убийство, а натуральный несчастный случай? Как это, собственно, и запротоколировала милиция? И тогда, стало быть, злосчастное предсказание может иметь самое непосредственное отношение к гибели друга? Да, разумеется, крайне маловероятно, но ведь не вовсе исключено? И он сейчас — вместо того, чтобы…

…Пока истязаемый Зелёным Змием Окаёмовский ум беспомощно трепыхался в им же самим сплетённых сетях, раздался, прервавший это жалкое барахтанье, входной звонок — астролог с трудом спустил ноги с кровати и трясущимися руками натянул на себя трусы: н-да! А кто-то, кажется, собирается поехать сейчас в милицию? С пересадкой — на двух трамваях? Когда завязать пояс на дарованном Танечкой халате и то — проблема!

Спросив, — можно ли? — и получив утвердительный ответ, в комнату вошла Татьяна — вместе с Юрием и незнакомой женщиной, которую, назвав Элеонорой, представила как артистку тоже занятую в «Кукольном доме». В роли фру Линне.

Из последовавшего затем разговора выяснилось, что на похоронах Алексея и на поминках в художественной школе Элеонора присутствовала, а вот дома у Валентины — нет. (Ничего удивительного! Если бы вы знали нашего зверюгу-режиссёра! Глеба Андреевича Подзаборникова! Ведь он даже Танечку — и то! С зубовным скрежетом отпустил всего на один спектакль! С дублёрши Ниночки — которая, между нами, бездарность — согнав семь потов!)

В первый момент, увидев Юру Донцова, Лев Иванович встрепенулся: вот кто поможет добраться ему до зареченского отделения милиции! Однако уже через секунду, вспомнив с каким трудом он только что справился с упорно не желающим завязываться матерчатым поясом, астролог решил погодить с поездкой к доблестным защитникам правопорядка: ещё пару рюмочек и тогда станет ясно способен он или не способен на столь героическое деяние. А то — ишь, размечтался! — а тут: дай-то Бог, к вечеру быть настолько в норме, чтобы позорно не захрапеть на «Кукольном доме».

Татьяна, тем временем, накрыла большой раздвижной стол — будто бы заранее готовясь к приходу новых гостей. Поскольку предполагалось, что сегодня никто не пьёт, а все только опохмеляются, то, если бы не вчерашнее признание Валентины, общая беседа склеилась бы не скоро. Ведь опохмелка, будучи по своей сути сродни покаянию, кроме сосредоточенности и угрюмости требует значительной дозы нравственного самобичевания, что, согласитесь, не может не разъединять: ведь совместное бичевание согрешивших душ — это уже не покаяние, а коллективный садомазохистский восторг. Однако Валентинино признание, открыв непроторенные пути для новых догадок, домыслов, версий, способствовало скорейшему преодолению обычной постпохмельной неразговорчивости — дискуссия завязалась после Элеонориной первой, Окаёмовской второй и Юриной третьей рюмок.

По мере развития темы, понемногу восстанавливалась память Льва Ивановича, возвращались то одни, то другие подробности вчерашней ночи — отчасти даже и утра: например, мигающий жёлтым глазом на фоне рассветного зарева светофор, на пустом в этот час перекрёстке — надо полагать, на пути к танечкиному дому, из окна везущего их автомобиля?

Однако памятью из тьмы высвечивались только разрозненные, никак не связанные между собой детали: чья-то рыжая борода, опрокинутая бутылка, ощетинившийся торчащими из него кистями широкогорлый глиняный горшок, раздавленная на полу селёдка, огромная охапка сирени в оцинкованном десятилитровом ведре и белый ангел под потолком — вообще-то, недавно вырезанное Алексеем Распятие. Но распростёртые на массивном кресте тонкие руки Спасителя показались Окаёмову крыльями и, соответственно, всё подвешенное под потолком Распятие — свободно парящим ангелом. Одним — из увиденных им у гроба художника.