Луна в Водолее

Эти распростёртые руки-крылья! Эта поникшая — будто бы мёртвая, однако, в действительности, неподвластная смерти и тлению — голова! А всё тело?! Изломанное крестной мукой, израненное колючками и бичами, пробитое гвоздями и пронзённое копьём — нет, как Алексею удалось передать такое?! Чтобы воистину — «смертью смерть поправ»?! Может быть, вся суть — в преодолении? Когда по средневековому массивный крест из-за проточенных, расходящихся подобно перьям у археоптерикса, полукруглых канавок представляется невесомым? Сделанным не из дерева, а из сгустившегося света? И тело, пригвождённое к такому кресту, не может быть мёртвым в принципе? Или — всё-таки! — суть в фигуре? В соединении средневековой строгости, реалистической точности, модернистской изломанности с особенной, присущей Алексею, «посткубистской», если так можно выразится, способностью обобщать? Когда частности и детали настолько подчинены целому, что будто бы и не существуют? А в воображении — вопреки видимому! — возникают Сезанновские метафизические шары, цилиндры, конусы? То есть — галактики, звёзды, планеты, луны? Или — гармония? Без которой соединение столь разнородных стилей, приёмов, образов могло бы казаться холодной претенциозной эклектикой — и только? А так, когда древнее (перья археоптерикса), средневековое (крест), современное (фигура Спасителя) и будущее (возникающие в воображении другие солнца и луны) талантом Алексея Гневицкого сплавились воедино, то возникло чудо: скромная полутораметровая деревянная скульптура будто выпала из земного времени и каким-то волшебным образом оказалась сразу во всех временах.

Для Окаёмова, у которого увиденное вчера — сквозь алкогольный туман — Распятие оставило хоть и сильное, но очень нечёткое впечатление, столь восторженные оценки сделанного Алексеем со стороны Вадима, Юрия, Элеоноры, Татьяны и Ольги были в какой-то мере бальзамом: нет, его друг не ушёл бесследно! Здесь, на Земле, оставил после себя маленькую частицу Вечности!

От Распятия разговор вновь возвратился к злополучной киянке, которой — вполне возможно… однако, предположение — не доказательство… а поскольку, опохмелившись, ни Юрий с Вадимом, ни тем более женщины на водку особенно не налегали, то достаточно скоро тема исчерпалась сама собой — так сказать, из-за нехватки универсальной смазки для всех, ведущихся на Руси разговоров. Впрочем, не так уж скоро: как-то незаметно и неожиданно стрелки часов подошли к шести — Элеонора, спохватившись, (мне же перед театром надо заскочить домой) мигом исчезла; Татьяна тоже засобиралась, и гостям пришлось распрощаться: до завтра, Лев Иванович, до завтра, Танечка — значит, в пять — на открытии Алексеевой выставки?

В театр Окаёмов был проведён Танечкой со служебного входа, представлен «зверюге-режиссёру» Подзаборникову и помещён в «губернаторскую» ложу — в чём, кроме невинного желания артистки лишний раз обратить на себя внимание, не существовало никакой необходимости: зрительный зал к началу спектакля заполнился едва ли наполовину, и астрологу не составило бы труда приобрести билет, но… коль так захотелось женщине?

Бывшее у Льва Ивановича опасение, что скучноватая Ибсеновская драма его — похмельного — может невзначай усыпить, по счастью, не оправдалось: артисты играли прекрасно. Все. Не говоря уже о Татьяне Негоде, которая из весьма фантастической, из-за банального мужского предательства отказавшейся от своих детей Норы сумела сделать не сумасшедшую феминистку, а героиню едва ли не древнегреческой трагедии. (А что, господа хорошие, бросить всё дорогое в жизни, не труднее ли, чем пожертвовать этой жизнью на каком-нибудь, освящённом предрассудками, алтаре?) Но и прочие персонажи — адвокат Хельмер, доктор Ранк, фру Линне, поверенный Крогстад — артистами великореченского театра были сыграны выше всяких похвал. По крайней мере — на взгляд Окаёмова. На не совсем трезвый и — из-за Татьяны Негоды — очень предвзятый взгляд. К тому же, Льва Ивановича если и можно было назвать театралом, то с большими натяжками: конечно, в студенческие годы он похаживал и в «Леком», и в «Современник», и пару раз ему даже удалось посетить знаменитый тогда «Театр на Таганке», но ведь и только — как все, так и он. И, стало быть, учитывая предвзятость Окаёмова, перемноженную на его весьма недостаточную искушённость, с мнением астролога, как театрального критика, вряд ли стоило бы считаться, но… с его мнением — да! А вот мнение угнездившегося в голове Льва Ивановича Зелёного Змия не следует недооценивать: окажись представление скучным — астролог захрапел бы за милую душу. Несмотря на все свои благие намерения: ах, перед Танечкой неудобно, а вот — дудки! Захрапел бы — и всё тут! Однако — не захрапел. А посему, сославшись на неподкупный, не выносящий скуки вкус Зелёного Змия, интерпретацию «Кукольного дома» управляемой Подзаборниковым труппой артистов великореченского драмтеатра следовало признать выдающейся постановкой — независимо от мнения очарованного игрой Татьяны Негоды астролога.