Луна в Водолее

«И всё-таки, отец Никодим, — после небольшой паузы продолжил Враг, — не перестаю дивиться вашей слепоте. Ну, Александр Невский или Дмитрий Донской — ладно. За давностью лет вы можете делать вид, что не помните всех их реальных дел — а воинские заслуги у них, несомненно, есть. Хотя… если каждого удачливого кондотьера «производить» в святые?.. Но, повторюсь, им своей намеренной слепотой вы не слишком навредили — другие времена, другие нравы, другие понятия. Но вот Николай II — ай-яй-яй, достопочтенный пастырь! Уж о нём-то вы имеете предостаточно точных, подтверждённых документами сведений! И вдруг — такой эгоизм вашей, лепечущей о духовном, но помыслами и делами по уши в мирском погрязшей Церкви! А может не Церкви — а? Может, только её иерархов? Что-то я не припомню, чтобы, когда светские власти вашей страны, понося несчастного царя, называли его не иначе как «Николаем Кровавым» — Московская Патриархия заикнулась бы о его канонизации? А теперь — надо же! Стоило в Кремле перемениться ветру — и вот-вот на Руси «просияет» новый святой. Просияет — чего уж! Нет! Чтобы пастырям христианской церкви до такой степени не верить в Бога? Да неужели же в своём зверином эгоизме они не способны понять, какой вред этой богопротивной канонизацией нанесут несчастному Николаю? Сколько добавят ему страданий? Нет, отец Никодим, ты только представь: проигравший все войны, расстрелявший несколько мирных демонстраций, погубивший в итоге и собственную семью, и династию, и Россию — не говоря уже об отречении от надетой Церковью короны — и вдруг святой? На которого должны равняться все православные? Тогда как он бедненький к настоящему времени только-только отслужил жертвам Девятого Января — это же сколько слёз надо было отереть, скольких утешить? А его сердечные сокрушения? Как его Александра Фёдоровна ни утешает — всё равно! Плачет и плачет несчастный царь! Впрочем, и у неё глаза постоянно на мокром месте: чувствует, что — причастна. Хотя старается изо всех сил — всё свободное время проводит среди обездоленных, униженных, оскорблённых и бездарно загубленных по вине её царственного супруга. А тут вы собираетесь докучать ему своими молитвами о помощи и заступничестве! Кому? Тому, кто, обременённый своими грехами, заведомо не может исполнит ни одной вашей просьбы! Но, к несчастью — слышит их! И каждая такая услышанная, но не исполненная мольба — новая рана ему на сердце! Ведь даже после канонизации русским зарубежьем несчастный царь стал плакать едва ли не вдвое чаще! А теперь? Если его канонизирует Московская Патриархия? И добавятся миллионы новых просьб? О, его бедное, его постоянно больное сердце! Нет, с вашей стороны это не просто звериный, это прямо-таки дьявольский эгоизм! Слышишь, лукавый пастырь?!»

В устах Врага забота о душе убитого своими далеко не самыми лучшими подданными царя звучала таким богомерзким кощунством, что отец Никодим, если бы только мог, в наглую харю глумливца запустил не чернильницей, а немецкой пишущей машинкой «Эрика» — увы. В отличие от Лютера, он не видел воочию гнусную рожу Нечистого, а только слышал неотвязно звучащий голос. Что, как психиатра, не могло не настораживать Извекова: понимаешь ли, взялся пользовать Марию Сергеевну — в то время, как сам… против воли?.. подумав об Ириночке — о её тяжкой посмертной участи — мысленно включился в богопротивный диалог с Врагом! И Лукавый охотно откликнулся. Правда, с заметным пренебрежением.