Луна в Водолее

Чокнулись. Выпили. Татьяна — смакуя. Окаёмов — почти равнодушно: как газировку. Впрочем, нет — не совсем. Мысль о коварстве Зелёного Змия, постоянно присутствуя в каком-то из уголков сознания, мешала астрологу с должным пренебрежением отнестись к этому, с позволенья сказать, шампанскому: чёрт! Не загудеть бы по новой! Особенно — если у Танечки в холодильнике есть ещё бутылка… нет! Эту разопьём — и баста! Как бы ни искушал Зелёный Мерзавец! Тем более — что и завтра! На вернисаже, хочешь не хочешь, а не отделаешься парой рюмок! Нет — только пиво! Эту уж, так и быть, допьём и — спать. Баиньки, Лев Иванович, баиньки…

Однако «баиньки» получилось далеко не сразу — разговор, по воле артистки ставший уже не двусмысленным, а более чем откровенным, всё-таки не побуждал Окаёмова к соответствующим действиям, и когда астролог, пожелав женщине спокойной ночи, вознамерился оставить её в одиночестве, возмущённая столь вопиющей бесчувственностью, Татьяна Негода решительно взяла инициативу в свои руки:

— Лёвушка — какого чёрта?! Тебе всё-таки не пятнадцать, а пятьдесят: мог бы не ставить женщину в неловкое положение! Ведь наверняка — догадался! И всё равно! Разыгрываешь из себя монаха! Да нет, даже не монаха, а вообще — не знаю кого! Какого-то инопланетного монстра! Ну, вчера — понятно, а сегодня?! Лёг, встал, опять собираешься улечься — и всё один! А кровать, между прочим, двуспальная! Только не говори про жену — знаю! Не всё, конечно, однако — достаточно! Ой, Лёвушка, миленький, за Марью Сергеевну меня дуру прости, погорячилась, но всё остальное… Нет, Лёвушка, правда, мы ведь давно не дети… К сожалению или к счастью — не знаю…

— …к сожалению, Танечка, к моему глубокому сожалению. Уже, понимаешь, полтинник, а ничего ещё толком не сделано. И если бы можно было начать сначала… Ты, конечно, другое дело. Во-первых, артистка — и очень талантливая — а во-вторых: девчонка! И у тебя всё ещё впереди. — Приведённой в замешательство редкой для «порядочной» женщины откровенностью Татьяны, Окаёмов обрадовался нечаянно предоставленной ею возможностью перевести разговор в «философскую» плоскость. — Вообще — завидую. Разумеется — по-хорошему. Тебе, Алексею — всем. Артистам, поэтам, художникам — тем, кто реализовался в жизни. Не зарыл, так сказать, данного Богом таланта.

— Нашёл, Лёвушка, чему завидовать! Нищенское существование, интриги, подсиживания, ненависть к коллегам-соперникам… А когда в кои-то веки судьба сведёт тебя с умным интересным мужчиной, — Танечка упрямо вела свою линию, не обращая внимания на противоречивость и непоследовательность выводов, — одни разговоры, и только! Под водочку, под шампанское — умный «интеллигентский» трёп! Пустой и холодный…

Поняв, что ему не уйти от прямого ответа и вопиющей невежливостью не желая огорчать симпатичную женщину, Лев Иванович начал издалека:

— Годы, Танечка, годы… да и с Марией Сергеевной… э-э — чего уж! Опять-таки — алкоголь… так что, Танечка, понимаешь…

— Понимаю, Лёвушка, всё понимаю! — прервав неловко выговаривающуюся у Окаёмова фразу, молодая женщина пришла на помощь стареющему мужчине. — Для тебя, может быть, я и девчонка, но — зря! Ты меня Лёвушка, представляешь такой стервой! Глупой, развратной сукой! Да — не ангел, но… всё понимаю, Лёвушка! Вообще-то, конечно… когда говорят: постель — имеют в виду всё остальное. Этого я не учла — прости… нет, Лёвушка… ладно, не буду врать… всё остальное — тоже… если получится — я очень даже не против… но чтобы считать тебя Казановой — нет… о, Боже! Какая я всё же дура! Брякаю — не подумав! Прости ради Бога, Лёвушка! Я, понимаешь, просто… ну, как бы это сказать…

Перед Татьяной стояла нелёгкая задача: не задев мужской гордости Окаёмова, дать понять астрологу, что, особенно не рассчитывая на сексуальные подвиги с его стороны, она, тем не менее, желает улечься с ним в одну постель, а там — будь что будет. Как говорится, что даст Бог. И мудрая женщина успешно справилась с этой трудной задачей. Лев Иванович её понял и, в общем-то, не обиделся.

— Ладно, Танечка, не договаривай… у-у, хитрющая девчонка! А вообще — спасибо! Так сказать, снизошла к моим сединам… ладно, прости, Танечка.

Попросив прощения, расчувствовавшийся Окаёмов запечатал свой рот долгим поцелуем, которым приник к Танечкиным губам. Поцелуем, скорее, отеческим — хотя… разомкнув объятия, Лев Иванович легонько шлёпнул артистку по мягкому месту и приказал ей, как маленькой непослушной девочке, ласково-строгим голосом:

— А теперь, озорница, баиньки! И мне, и тебе — пора. А то, неровён час, опять наклюкаемся. Так что… только, Танечка, я, знаешь, сплю без пижамы…

— И я, Лёвушка, тоже, понимаешь ли — без всего! — радостно отозвалась просиявшая женщина.