Луна за моей дверью

Яро не отвечает, но его шаг становится шире. За чтением Алистер несколько раз начинал хохотать. Громко, заразительно, не боясь задохнуться. Это были мгновения чистой радости, бившей ключом непонятно откуда и охватывающей весь вагон. Яро поражен. Как Алистеру это удается? Самый асоциальный парень, которого он когда-либо знал, всю дорогу провел за чтением книги, избегая любого физического контакта со своей божественной соседкой, и, несмотря на это, практически объединил остальных пассажиров. При этом даже не заметил ни понимающие взгляды, которыми обменивались попутчики, когда он смеялся, ни улыбки, которые расцветали на их лицах.

Яро завидует его способности создавать моменты благости с этой нечаянной и невинной радостью, которая исчезает, когда детство заканчивается. Если бы он мог хотя бы вполовину очаровывать людей так, как это делает Алистер, он бы уже не был нелегалом. И пускай Алистер делает это не специально, его талант раздражает.

— Да что ты творишь? — кипятится Яро, оборачиваясь к Алистеру, который идет за ним. — Нельзя так тормозить!

Алистер неуклюже нагоняет его.

— Я фотографировал рельсы под поездом. Они блестят, и на них сидела птица. Как ты думаешь, существуют чистильщики рельсов? Может быть, даже мыши. Или крысы, как Реми из «Рататуя».

Яро снова ускоряет шаг. И зачем он только поехал с ним в Париж? Попробуй здесь не отсвечивать!

— Ну все, ты доволен? Закончил свой анималистический репортаж, можем ехать в обсерваторию?

— Я посмотрел в интернете. Туда идет девяносто первый автобус, или можно поехать на метро с пересадкой на станции «Шатле — Ле-Аль» на линию…

— Вот только не надо мне наизусть рассказывать схему метро. Ты кое о чем забыл.

— Кое о чем?

— Да, об одном параметре твоего уравнения: я нелегал. А знаешь, где полиция охотится на нелегалов? В общественном транспорте. Поэтому мы на общественном транспорте не поедем. Будем ездить на «Убере» или ходить пешком. Есть возражения?

— Да, само собой, у меня есть возражения. У стандартного уравнения не может быть параметров. В уравнениях есть постоянные и переменные.

— Алистер?

— Да?

Ну что ему сказать? Всякий раз, когда Алистер открывает рот, он застает Яро врасплох. Если бы существовала классификация мозгов, его отнесли бы к разряду произведений искусства. Одни нейроны глючат, а другие — пашут на математике.

— Заткнись и шагай.

Подумаешь! Постоянные, переменные, косинусы и Пифагоры — что угодно, лишь бы он дал расплатиться деньгами своей матери за такси. Яро направляется к выходу на площадь.

— Идем, нам сюда.

В машине пахнет мокрой псиной и накатывающим тошнотворно сладкими волнами ароматом пачули. Алистер, свернувшийся на сиденье клубком вокруг своего рюкзака, не отлипает от окна. Своими повадками он напоминает Яро алкоголика. Он сидит с открытым ртом и пьет Париж маленькими глоточками, с жадностью впитывая все новое. Магазины, толпы на тротуарах, дома из тесаного камня, велосипеды, обгоняющие машину и слева и справа, — он разглядывает все. Яро вспоминает о своем возвращении сюда, о том драгоценном миге, когда он снова вдохнул парижский воздух.

Он приехал во Францию, когда ему было два, и был выслан, когда готовился отпраздновать шестнадцатый день рождения. И все, что его занимало тогда, — это сдача выпускного экзамена по французскому. Полиция надела на них наручники — на него, его кузена и дядю, оставив руки свободными только жене дяди и маленькому ребенку. Они летели на самолете до той страны, «его» страны, о которой он ничего не знал. Измучившись от жары, на выходе из аэропорта Яро думал только об одном: сбежать как можно скорее, вернуться во Францию, вернуться к себе, в Париж. Остальные члены семьи предпочли на какое-то время затаиться в деревне.

На реализацию задумки у него ушел год. Чтобы раздобыть денег и выжить, ему пришлось пойти на поступки, которыми он не гордился, он неделями шел, долго и упорно, неделями пытался забраться в поезда, путешествовал автостопом, возвращался назад, снова пытался, ругался, дрался, крал и мстил, проводил бесчисленные часы в лодках, а перевозчики вовсю пользовались трудным положением людей вокруг. Последнюю часть пути он проделал на автобусе.

Ему было семнадцать, когда двери автобуса распахнулись и он наконец ступил на землю. Всей грудью он тогда вдохнул мельчайшие частицы, и от этого запаха большого города, этого вкуса Парижа вдруг ощутил умиротворение. Он был у себя дома. Париж не изменился, а вот он — да. В Париже его никто не ждал.

— Простите, мсье, не могли бы вы не прижиматься так к стеклу? — говорит водитель. — От этого остаются следы. Это не очень гигиенично и неуважительно по отношению к клиенту, понимаете?

Алистер послушно отворачивается и принимается смотреть прямо перед собой. Теперь большую часть его поля зрения занимает подголовник в форме маски. Боковое зрение выхватывает кусочек уличного фонаря, автобусную остановку, мерцающий зеленый крест.

— Я как-то странно себя чувствую.