«Может быть… Но дядюшка Питер и тетушка Эмма всегда вели себя так, будто я отличалась от других больше обычного. Помню десятки едва заметных признаков такого отношения. И все же, я была самой обыкновенной маленькой девочкой… А ты помнишь себя маленьким ребенком?»
«Очень смутно», – Гилберт Дюрэй посмотрел в окно, застекленное им самим – на зеленые склоны, спускавшиеся к мирным водам; его дочери нарекли их Серебряной рекой. Звучное море находилось в пятидесяти километрах на юге, а сразу за домом росли первые деревья Разбойничьего леса.
Дюрэй размышлял о прошлом: «В 1870-х годах у Боба было ранчо в Аризоне – одна из его причуд. Апачи убили моих родителей. Боб взял меня к себе на ранчо, а потом, когда мне исполнилось три года, привез меня к Алану в Сан-Франциско – там я и вырос».
Элизабет вздохнула: «Провести детство у Алана, наверное, было просто замечательно. Дядюшка Питер всегда такой мрачный. А тетушка Эмма никогда мне ни о чем не рассказывала. Буквально ни о чем! Они никогда обо мне на самом деле не заботились, так или иначе… Не совсем понимаю, зачем Боб вдруг решил об этом вспоминать – об индейцах, о том, как они сняли скальпы с твоих родителей, и все такое… Он очень странный человек».
«Боб заходил?»
«Заглянул вчера на пять минут, чтобы напомнить о своей „попойке чудаков“. Я ему сказала, что не хочу оставлять девочек одних. А он говорит: „Возьми их с собой“».
«Ха!»
«Я ему объяснила, что не хочу участвовать в „попойке чудаков“ ни с девочками, ни без них. Прежде всего, я не хочу встречаться с дядюшкой Питером, а он туда непременно заявится…»
II
Из «Воспоминаний и размышлений»:
«Я настаивал раньше и продолжаю настаивать на том, чтобы больше никто никогда не пренебрегал нашей колыбелью, нашей драгоценной матерью Землей, такой истощенной и загрязненной. Так как я плачý за музыку (если можно так выразиться), я ее заказываю по своему вкусу и, к моему тайному удовлетворению, мои желания поспешно выполняются по всему миру – примерно так, как мальчишки-коридорные спешат выполнять указания раздражительного старого джентльмена, известного своей привычкой щедро раздавать чаевые. Никто не осмеливается мне возражать. Мои прихоти становятся реальностью, мои планы осуществляются.
Конечно, Париж, Вена, Сан-Франциско, Санкт-Петербург, Венеция, Лондон и Дублин будут сопротивляться, но постепенно превратятся в идеализированные сущности того, чем были раньше – так же, как вино со временем становится «душой винограда». Как быть с жизненной энергией былых городов? Как быть с криками и ругательствами, ссорами соседей, оглушительной музыкой, вульгарностью? Всего этого нет и не будет! (Желающие могут всегда познакомиться с такими достопримечательностями в любом родственном мире.) Древняя Земля станет добрым, благородным миром, богатым сокровищами и артефактами, миром старины – старинных гостиниц и дорог, многовековых лесов, старинных дворцов – миром, где люди смогут бродить и мечтать, испытывая то лучшее, что им может предложить прошлое, но не страдая от худшего.
Материальное благополучие отныне можно рассматривать как нечто само собой разумеющееся: наши ресурсы бесконечны. Металл, дерево, почва, камень, вода, воздух – все это любой может иметь в любых количествах, безвозмездно. Ограничен запас только одного продукта: человеческого труда».