Лунная походка

– Какой же это размер? – прикинула Настя. – Бюст – гордость нации!

– Вы не скажете название вина, коим тут… – Андрей поморщился, притворно играя недовольного всем туриста или даже так – туриста подозрительного, но принципиального. Официантка, скрипнув каблучками достаточно крепких туфель на опять же, нет претензий, крепких ногах, танцы с седьмого класса, та-а-нго, в Париже та-а-а-нго:

– Прочитайте сами, – она слегка отчего-то покраснела, как будто Мишка из 9-б прижал ее к яблоне, а тут проходит тетя Вера из 19-й.

– Гевеши езерё, – кое-как Андрей осилил русскую транскрипцию понизу венгерской латиницы. – Клево! Будьте так добры, повторите. – И он, к великому изумлению Насти, отстегнул крупную купюру, откуда-то у него взявшуюся. – Ничего себе! – только и подумала, также впав в румянец, Настя, ее подмывало устроить истерику, не отходя, как говорится, от кассы. – И шоколадку, – добавил Андрей официантке с корабликом на гордости нации, с достоинством уходящей, пропустившей мимо ушей «остальное на чай».

– Пожалуйста.

– Спасибо, вы так любезны, и (так как Настя вышла после «у нас вообще-то не курят») бутылку, пожалуйста, тоже, и еще… У вас здесь очень, очень! Ну просто! Остальное на чай…

– Бог ее знает, как ее звать, неплохой городишко, жаль, конечно, что Настя, фу ты, это же Настя, заартачилась в «Гамбринус», буду, мол, я там среди мужиков краснорожих, а сама в театре, стоило за шампанским отлучиться, склеила югослава, надо было уложить его; дети спят, спит тесть, спит теща, мы идем по перекресткам, и нас обгоняет трамвай с кондуктором-с-сумкой, по пути в гастрономе берем, долго выбирая, раздражая продавщицу, карпа…

Звучит вальс Свиридова из фильма «Метель», пахнет капустой, и… Вальс все быстрей, пары в белом и черном по зеркальному паркету укруживаются элегантно, в белых перчатках, с отходящими почти параллельно паркету фалдами, туда, ближе и ближе к заведующей реквизитом, там они быстро скидывают бальные платья и в плавках со слабой резинкой, с оторванными бретельками, запыхавшиеся, шлепают в душевой по лужам и стоят под струей, подставляя подмышки. Пахнет мылом, весной, прогулками по набережной, где томный Флигелев мнется в предчувствии «Ессентуковой». Ему крайне неловко и за припудренный синяк от Бежалова, которого, собственно, Соня и предполагала третьим, и за финт с билетами. А теперь уже поздно, – думает он, и ветер отгоняет кусок набережной все дальше и дальше. Ну, теперь мне хана! И он ей быстро-быстро говорит под рваными облаками.

– Может быть, я не так…

– Конечно, – говорит прохожий в клетчатой кепке, – надо цветы.

– И торт, и шампанское брют, – вмешивается полнокровная женщина с шалью по плечам.

– А лучше всего самому для храбрости этак… – рыбачок с телескопической удочкой поплевывает на червяка на крючке. Старик в заношенной шляпе с медалью за взятие Праги прокашливается:

– Меня моя Маша нашла в дзоте, я случайно зацепился ногой и повис, истекая и теряя сознанье.

– Не знаю, наш шеф, прежде чем принять на работу, всех проверяет на фригидность.

– А я своего застукала с другой и… – тут женщина почесала седой затылок, – и… – она закурила, сплюнула и ушла.

– У тебя «Форд» есть? – спросил Флигелева из открытого окна машины стриженый наголо увесистый парень с перстнем, в рябом пиджаке, повернув к нему габаритное лицо.

– Нет.

– Ну так о чем порожняк гонять? – и, просигналив девочке с мячом, уехал.

– Ты пойми меня правильно.

– Да-да, я понимаю.

– А ребеночка кто будет нянчить?

– Мне как ни с кем с тобой!

– А какая я? Объясни мне, ведь ты ничего обо мне не знаешь.

– И на что они собираются жить?

– И где они будут смотреть телевизор?

– Они долго-долго жили вместе и умерли в один день.

– Ха-ха-ха!

– А я ничего-ничего ровным счетом не нахожу тут смешного, да, мы с моим мужем и ребенком мыкались по общагам.

– Я свидетель, я ее муж.

– Романтики, целинники!..

– А вы вечное убожество, мечтавшее о пенсии, а теперь что?!

– Да сам ты предатель Родины, демократы х…вы!

– А при Хрущеве хлеб в столовой бесплатно был…

Пары всё кружатся, метель, Пушкин, скоро весна, и чего-то жаль, жаль, не так ли?

Десятикомнатная квартира с пятью ваннами, балконами, туалетами и, на наш непривычный к такому размаху взгляд, кухней с пятью умывальниками, электроплитами. Нас трое, мы разъезжали по Эрец Исраэль в целях монтировки и сбора стенных шкафов, стенок, соединяли все мойки и оформляли ДСП с формайкой, т. е. покрытием, которое выбирает заказчик. На одном из поворотов стоял памятник лошади, поначалу можно подумать – живая, щиплет травку на холме, увидела нас, замерла. На другом повороте стояла бутылка метров пяти с гаком.

– Прости, а сколько человек тут собирается жить? – спросил я у хозяина, привезшего нам пакет с несколькими сосками «коки» и свежие булочки, обсыпанные тмином.

– Пять, – он показал, улыбаясь металлокерамикой, на пальцах, мол, пять человек.

– Нормально, – говорю я, жуя его булки и запивая «кокой», – каждому по ванной, чтоб очереди не было. – Кен, Кен, – балабайт заулыбался еще шире.