Лунная походка

– У меня таких денег нет в наличии, – говорит он, кряхтя и шаря по китайским коврам с обезьянами. Достает, обдувает и, освещенный светом, идущим снизу, от звезды, расплывается в несвойственной ему улыбенции.

– Вот что, вот что, есть у меня, вы ведь писака, верно я говорю?

– А почем вы знаете?

– А вот ведь у вас характерная привычка складывать пальцы, ямочка от усердия.

– Мозоли, что ли?

– Ха-ха-ха, перестаньте! Я хочу предложить вам вот это.

– Ты рехнулся, старик! – так сказал я, уже забирая и захлопывая коробку с величием мирозданья.

– Постойте, постойте, молодой человек, – и он расставил свои ручонки в дверях, на нем, обвисая, пузырилась рубаха в полоску, рукава на старомодных пружинках, штаны на широких подтяжках, редкие волосенки. Я просто взял его под мышки и переставил как лишний предмет, и уже за спиной слышу:

– Вы еще так юны, вам кажется, деньги, женщины, власть вас усладят навеки, но это не так, друг мой, поверьте мне, поглядите на эти стены, ведь тут среди антикварного хлама есть диковинки, которыми не всякий и миллиардер… – тут он сбился. – Я предлагаю вам не простую паркеровскую ручку, с ней можно делать все что угодно, высасывать из нее такие штукенции, ей Богу, закружится голова!

– Послушайте, милейший, а на кой вам вся эта звездная феерия, почему бы вам самим не погреться у камелька воображения, судя по вашим словам, в этой штуке такие шахерезады, аж пальчики оближешь! Не так ли?

– Я уж стар, мне все это не впрок, и подумал я про это, поверьте, еще не вчера. Вам же они ни к чему, вас погубят они, что вам толку от их холодного блеска, вы никогда не пожалеете о том, что приобрели у старого старьевщика с Кинг Хам Елех…

Озверев от дребезжанья со всех сторон: начальства; коллег по работе; филологов, случайно оформленных в подсобный рабочий состав и теперь, чтобы не забыть свои гуманитарные познания, сыпящих эпосом средней части России; тещи, не состоявшейся манекенщицы и артистки кино по причине (количество опустим) беременностей; тестя, бывшего чуть ли не главным бухгалтером, а ныне припахивающего его, зятя, отца двоих дошколят и мужа дочери, чей голос дивен был когда-то, и вот теперь он сливается в унисон с восторженными криками, переходящими в панический вопль, – так вот, повторяем: озверев от этих, можно сказать поверхностно перечисленных выше, и от многих других, сюда не втиснувшихся, причин, наш герой, водрузив на плечи сына, мальчика в панамке, вцепившегося в шевелюру папы, бежит по пологому спуску песчаного, утыканного диким кизилом берега, в сопровождении цепляющихся тож и вопящих как иерихонская труба жены, тещи и дочери (тесть поотстал из-за одышки). Опасенья их мотивированы тем, что нашего героя заносит в разные стороны от принятых на грудь по полкило с тестем, с курицей, разными там синенькими; и – раскинулось море широко, и, гляди, он плюхнется в него, протаранив разный сброд в темных очках, лишь бы нечаянно… Тут-то как назло это и случилось, вкопанная в песок решетчатая кабинка падает вместе с разнагишавшейся данаей, к хору незамедлительно приплюсовавшейся. И там, из бетона, с табельным оружием у стены, что-то такое уже в цейсовский с фильтром бинокль наблюдает в белоглаженной форме сержант, а за его спиной корчатся в судорогах невольного смеха товарищи Брежнев, Черненко, Андропов, конечно, не причастные к цене и качеству тех самых полкило, про которые тесть всегда говорит по принятии: – Не, не та, не та пошла, вот после войны… На что наш герой, таки достигший широкой мечтабельной лазури, куда так хотелось уж несколько лет: – Так ведь, батя, заводы-то товарищ Иосиф Виссарионович откудова? Спец. груз, составили и по двум кольцам Москвы… На что тесть, распрямив травмированную грудь, под нависшими яблоками, прям как персонаж… вот запамятовал, советского фильма: – Много ты знаешь, Андрюша, да мелко плаваешь…

Тем временем (покинем сушу, с ее дырявыми носками, зубами…) они: отец и сын, примостившийся на спине, оставляя за спиной гомон и визг забежавших аж по самые интимные места женщин и, наконец, путающегося в своих сандалиях тестя, плывут по направлению к стоящему на якоре, ослепительному, как выход из больницы, пароходу.

– Сколько тебе лет? – спросил он жену, идя по мокрой, с отражениями фонарей, мощенке, забыв, как бывает, увлекшись тонкостенными…

– Только сухое, – сказала жена, зная его склонности, недостатки и, тут уж ничего не попишешь, достоинства: например, он мог на спор, под восторженные хоралы, отжаться на одной руке двадцать девять раз, – двадцать два, – поправила жена, немало удивив идущего по ночной моросящей Одессе Андрея.

– Послушайте, любезная, – обратился он в синей кабине с двухметровым овальным зеркалом, таким же, как и напротив, где примостилась одетая тоже не в джинсы – рейд, ничего не поделать – пара. Жена тут же насторожилась, хотя деньги были у нее, «любезная» замерла с подносом, на котором бутылка, кофе, цукаты, пиво и вобла с шоколадом.

– Я вас смущаю? – кораблик на цепочке заманчиво блеснул с ее униформы, унося ее мелкие грешки и предлагая взамен…