Лунное молоко

— Ульяна! — голос Пантелевны выдернул её из воспоминаний. — На тебя надежда осталась, иначе они не выживут…

Бабка прерывисто вздохнула, похлопала рукой по старому одеялу. Под ним вповалку лежали маленькие. Совсем обессилев от голода, они то дремали, то бредили.

В их затерянной в глуши деревеньке из-за голода и мора почти никого не осталось. Где-то далеко гремела война, но здесь против людей ополчилась природа. Страшный выдался год. Неурожайный, засушливый. Лето было холодным, а сейчас, осенью, стало совсем невмочь — мороз разом лёг на сухую безжизненную землю.

Травница Пантелевна собрала у себя в избе всех сирот, вот и Ульку приютила. Девочка была самой старшей и, пока могла, помогала бабке по хозяйству.

Последние дни Улька держалась только потому, что бабка давала ей облатки — по одной в день. Они необъяснимым образом поддерживали в девочке остатки сил.

— Ульяна, — поторопил настойчивый голос Пантелевны, — тебе пора! Надень вот, — бабка с трудом стянула с себя черный шнур с неведомым знаком, деревянным кругом и вплетёнными в него восемью лучами. — Коловрат укажет путь. Охранит. Скроет. Ты только молчи, чего бы не увидела, поняла? Молчи и не мешкай! Ты помнишь, что надо делать?

Улька согласно кивнула.

— Тогда поспеши, девочка. С Богом! — бабка захрипела, откинулась назад, закрыла глаза.

Вторя ей, завозились, заскулили жалобно маленькие.

От несправедливости происходящего, от безнадежной страшной судьбы, уготованной им, заболело в груди. Улька кинулась прочь и не видела, как бабка перекрестила её вслед, не слышала её виноватых слов:

— Прости меня, девочка! Прости, Уля! Сама бы пошла… если б могла…

Было очень холодно, и очень темно.

Низко над деревьями усохшей долькой чеснока висел белёсый месяц. То и дело скрываясь за рваными тучами, почти не давал света.

Улька шла, запинаясь. И не столько от слабости, сколько от страха.

Странно, но голода она совсем не ощущала. Саднящее, скручивающее жгутом пустой желудок чувство, отступило.

Это всё те облатки, которые заставила глотать бабка. Три дня она давала Ульке горькие спрессованные кусочки сухих трав, и нынче тоже дала.

— Последняя, — выдохнула с сожалением, с трудом разлепив растрескавшиеся губы. — Пора пришла, Улька. Нынче пойдешь…

От мороза больно щипало глаза, и Улька с силой тёрла их, чтобы не слезились. Оберег на груди согревал, поддерживал остатки сил.

Когда окончились поля, и вдали показалась чёрная громада леса, девочка остановилась передохнуть.