Лунные кружева, серебряные нити

— Ну, не знаю. Бажена, Верея, Ранеда, Елина…

— Да, первое.

— Бажена?

— Ага… Сойдёт, пожалуй…

Дом, где жил Гастомысл с матерью, был самым большим на улице, но не менее заброшенным. Такой же кривой покосившийся забор, грязное крыльцо, да скрипучие разболтавшиеся ставни — он создавал впечатление заброшенности и неопрятности.

Пожилая, но ещё крепкая и рослая женщина в грязной косынке, льняном платье и растоптанных башмаках, старательно перебирала в корзинах какие-то овощи, сидя на невысокой табуретке.

— Мать, я тут привёл кой-кого… — шагнул на широкий двор Гастомысл, не отпуская моего плеча.

Она подняла глаза, принюхалась, наморщив нос, и буркнула:

— В хату не пущу, на сеновал идите.

— Мать, это ворожея. Гусей посмотреть.

Она поднялась, вытерла полные руки о грязный передник и кивком головы позвала за собой на задний двор, где свободно бегали куры, гуси и свиньи, зато мне совсем не хотелось шагать там свободно, и потому я так и осталась стоять на месте. Женщина поймала одну из облезлых гусынь и поднесла к самому моему носу:

— Вот. Перья лезут. А потом дохнут.

Я брезгливо протянула руку и дотронулась до гусыни. Ну откуда я знаю, почему они дохнут? Она ждала, не отводя от меня тёмных, как вишни, глаз.

— А только у вас болеют? — начала я.

— Только у меня.

— А кормите чем?

— Чем-чем, что сами найдут.

Я находилась в полной растерянности, не зная, что сказать, но женщина настойчиво ждала ответа, глядя на меня в упор.

— А скажите, вы с соседями как? Ладите?

— Да слева — такая пава, что со мной и говорить не хочет, а справа — змея подколодная, гадина, одним словом.

— Так вот оно что… Вам обязательно со всеми поладить нужно, вот никто завидовать не будет и обсуждать за спиной…

— И что, гуси сразу оклемаются?

— Возможно…

— Тьфу ты! Винища налакаются, а потом ворожеями прикидываются, — она отпустила гуся и направилась во двор.

Я поплелась следом, заталкивая пропахшую вином накидку в сумку. Ну и ладно, главное, что я в городе.

Выйдя за калитку и даже не посмотрев в сторону Гастомысла, я зашагала по грязной улице к центру, где ранее видела постоялый двор. Ничего, деньги у меня есть, пообедаю, точнее, уже поужинаю, вымоюсь и плащ хорошенько выполощу — сразу обернусь красавицей писаной — никто не посмеет меня пинать, продавать да облезлыми гусями в лицо тыкать.

Ближе к рыночной площади народа прибавилось. Матроны волочили свои котомки и увесистые корзины, ребятишки сновали под ногами с пирожками и леденцами на палочках, а большинство народа попросту праздно шаталось, засунув руки в свои и чужие карманы да поглядывая по сторонам. Я уже практически покинула эту толчею, но меня остановила музыка. Свернув с дороги, я стала протискиваться сквозь толпу.

У ярко раскрашенного шатра народ веселили музыканты. Пожилой плотный мужчина играл на волынке, раздувая красные щёки. Конопатый парнишка весело и задорно тренькал на лютне, другой — заливался соловьём на свирели, а третий нещадно лупил в обтянутый старой кожей, видавший виды барабан. Всеобщее внимание было приковано к пышноволосой, пляшущей с бубном девушке. Плясала она неплохо, но главным её достоинством являлось полупрозрачное платье, с умопомрачительным декольте и открытой спиной. Плясунья так высоко подбрасывала ноги, что некоторые мужчины хватались за сердце. Затем она стала играть с двумя собачками, заставляя их прыгать через обруч и кружиться на задних лапах. Тут мужчины как-то потеряли интерес и стали разбредаться по ближайшим лоткам с пивом. Я оказалась в первом ряду. Однако представление скоро закончилось, и девушка пошла по кругу с бубном, собирая в него мелочь. Порывшись в сумке, я бросила монетку и побрела дальше, вглядываясь в лицо каждого встречного в надежде вспомнить кого-нибудь или самой быть узнанной. Но тщетно. Никто не интересовался мною.

Приблизившись к оживлённому перекрёстку, я услышала детский плач. Прямо на дороге сидела хныкающая девчушка лет шести с мелкими чёрными кудряшками и собирала в корзинку раскатившиеся в разные стороны яблоки. Обведя толпу зевак взглядом и не найдя других желающих, я присела и принялась помогать ей, как вдруг послышался жуткий грохот. Подняв глаза и завидев несущуюся прямо на нас на телегу, я застыла на месте, так и не донеся румяное яблоко до корзинки.

Лошади крушили лотки по обе стороны дороги, товары дождём разлетались по мостовой, телега бешено неслась на боку, чудом держась на двух колёсах. Окружающий нас народ бросился врассыпную. А девчушка так и осталась сидеть на дороге с разинутым ртом. Поднявшись, я шагнула навстречу несущимся лошадям, не отдавая себе отчёта в столь странных действиях. Посмотрев на них в упор, я мысленно приказала стать. Это был жёсткий приказ, вызванный моим гневом и недовольством. Лошади заржали и встали на дыбы в шаге от меня. Сразу почувствовав исходивший от них страх и нервную дрожь, я смягчилась, сменив гнев на милость:

— Тише, тише, — я держала вороного под уздцы и гладила его крепкую шею.