Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

Стратос не стал долго думать. Он, должно быть, увидел Тони, услышал мотор «Психеи» и решил, что лодка готова и ждет. Своей мощной рукой он раздвинул ветки тамариска и с ножом наготове понесся к воде.

Он, конечно, пострадал в схватке, я сразу поняла, но это как будто не сказалось на скорости его последнего рывка к свободе. И тут он увидел меня, согнувшуюся у кнехтов прямо у него на пути, и в тот же самый миг понял, что «Психеи» нет… а каик был тут. Стратос ненадолго замедлил бег, всего на мгновение.

Он замахнулся ножом: то ли на меня, то ли на веревку, я так и не узнала, потому что с воплем, как бешеный терьер, на него откуда-то из темноты налетел Колин и вцепился в руку с поднятым ножом – руками, ногами, зубами.

Это немного задержало критянина. Он с размаху ударил мальчика свободной рукой, смахнул его с себя, как бык смахивает муху хвостом, – и вот этот бешеный бык ринулся уже на меня, вниз, к самому краю скалы.

Я подняла веревку, которая все еще оставалась у меня в руках, и она попала ему под ноги, захлестнула за голени.

Я никогда не видела, как человек падает вниз головой. Он, казалось, просто нырнул – и растянулся на камнях, задохнувшись в крике.

А тут еще, откуда ни возьмись, Марк обрушился на него, как вратарь, хватающий мяч, перевернулся вместе с ним и, когда нож у того выпал, не слишком уверенно поднялся на ноги.

– Вот вам и еще один, – с усмешкой сказал он, повалился на бесчувственное тело критянина и потерял сознание.

Глава 20

Хоть много взято, многое осталось…

Альфред Теннисон. Улисс

В каюте каика было очень тесно. Здесь были: Марк, довольно бледный и заново перебинтованный, я – в штанах Колина и необъятном свитере Марка, как битник после бурной ночи, Ламбис – несгибаемый, сосредоточенный и все еще распространяющий экзотический запах гвоздик, Колин, со свежим синяком на щеке, чувствовавший себя немногим лучше Марка. Это – команда. А за крошечным столом каюты сидели староста Айос-Георгиоса и трое деревенских старейшин, старики, облаченные в пышные критские античные костюмы, в которых, как я подозревала (по скорости, с которой они прибыли на место действия со всеми застегнутыми пуговицами), они спали. Они были нашими судьями – лорд-мэр и ассизы[47], в то время как снаружи, в кокпите, на комингсе двигателя и на скалах расположилась масса присяжных – все мужское население Айос-Георгиоса.

Четверо отвели Стратоса в гостиницу и охраняли его. Тони воспользовался общим переполохом. Хотя к этому времени большинство лодок, привлеченные страшным шумом и мельканием света в гостинице, шли к нам из залива, ни на одной из них не было мотора. Так что Тони улизнул с превеликой легкостью и, как сообщили, со всей наличной выручкой гостиницы, а также с порядочным количеством собственных пожитков. Говорили, поймать его нетрудно…

Но я серьезно усомнилась в этом. Хладнокровный Тони, наделенный талантом держаться подальше от неприятностей, на хорошей лодке среди просторов Эгейского моря мог отправиться куда угодно. Хочешь – выбирай берега Европы, хочешь – Африки или Малой Азии… Но я ничего не сказала. Нам самим прежде всего надо было вызвать к себе сочувствие и внимание.

Нам, четверым, не потребовалось много времени рассказать свою историю. Мы не опустили ничего, вплоть до мельчайших подробностей смерти Джозефа. По этому поводу были печальные взгляды и покачивания головой, но я видела, что в основном общественное мнение на нашей стороне. Было очевидно, что преступления, совершенные Стратосом, мало что сами по себе значили для этих людей, и к нам было бы, возможно, другое отношение, если бы, руководствуясь личной местью, мы оказались причиной смерти самого Стратоса, что бы он там ни совершил. Но смерть Джозефа – турка, и турка из Ханьи, – по-видимому, совсем иное дело. А что до бедной Софии, которой уже достаточно было перенести публичное разоблачение родного брата, – для нее, наверное, было милостью Божьей, что она теперь как вдова снова могла быть свободной женщиной и христианкой. Она даже могла – слава Христу – причаститься сегодня же в пасхальное воскресенье…

Остальное не представляло трудностей. Когда Стратос позднее пришел в себя и ему предъявили факты: обнаружение драгоценностей на его участке рыбной ловли, убийство Александроса (тело его в самом деле нашли погребенным в поле у мельницы), отступничество Тони и, наконец, смерть Джозефа, он выбрал для себя самое легкое – рассказал историю, которая в основном казалась похожей на правду.