Лунный свет

Пластинка на диске радиолы была долгоиграющая десятидюймовая: альбом «Марши и рилы» оркестра Второго батальона Шотландской гвардии Его Величества. В последнее время у бабушки прорезалась маниакальная страсть к волынкам; дед даже не пытался ее понять. Он вернул головку на держатель.

– Милая! – позвал он, подходя к лестнице на второй этаж.

Дед, придя с работы, еще не видел ни бабушки, ни мамы, но это было дело обычное. В последнее время они все больше сидели одни, мама – у себя в спальне, бабушка – в комнате, которую мама помнила как «студию», а дед – как «швейную». Когда он приходил домой, обе старались быть рядом с ним, но в его отсутствие как будто избегали друг друга.

Он открыл дверь, перед которой по случайности подобрались герои «Питера Пэна»: пират, индианка, фея и мальчик в зеленом, который, скорее всего, изображал Робин Гуда, но вполне мог сойти за Пэна.

Случайные обитатели Небывалии объявили, что готовы воздержаться от гадостей в обмен на сладости. Дед с опаской воспринимал этот обычай, в ту пору еще относительно новый. В Южной Филадельфии его детства на Хеллоуин ирландские хулиганы в масках швырялись яйцами и мучными «бомбами» и мылом писали на чужих окнах ругательства. Он поискал взглядом миску с конфетными кукурузными зернами и тыковками, которая должна была стоять сегодня у входной двери. Миски не было.

– Минуточку, – сказал он детям.

Дед снова позвал маму и бабушку и снова не получил ответа. Может, они в последнюю минуту пошли в магазин за конфетами.

– Хм, – проговорил он. – Даже не знаю, что вам сказать, ребята.

Дети глядели на него пристально, а фея так с явным подозрением. Дед понял, что они сочли его растерянность притворной. Он достал из кармана кошелек с мелочью. Там лежали три монеты по двадцать пять центов. В пятьдесят втором году на двадцать пять центов можно было купить пять карамельных батончиков. Дети ушли довольные.

Стейк за это время почти прожарился. Дед еще на минуту прибавил газ, проверил мясо пальцем и переложил на блюдо. Поставил сковороду с янтарным мясным соком обратно на конфорку и влил немного «Джонни Уокера». Сковородка зашипела, в ноздри ударил едкий пар. Дед поджег его зажигалкой Ауэнбаха. Как раз когда шипение сменилось негромким бульканьем, раздался вопль. Он взмыл ракетой и завершился рыдающим всхлипом. Дед решил не пугаться. Вопль был неправдоподобный, голливудская колоратура. Кто-то развлекается на Хеллоуин. Кто-нибудь из соседей пугает прохожих грамзаписью со звуковыми эффектами из фильма ужасов.

Он помешал булькающую массу в сковороде и прислушался. Вопль не повторялся. Не было и других эффектов: волчьего воя, скрипа открываемой двери склепа, лязга цепей. Дед вылил массу со сковородки на стейк, бросил в фасоль кусок масла и кухонной рукавицей вытащил из духовки картофелины, потом снова позвал жену и дочь, добавив на сей раз, что ужин готов.

Он успел разрезать стейк на три части и положить масло на картошку, когда появилась моя мама в старых штанах и шерстяной рубашке навыпуск. Дед немного удивился, что она не в хеллоуинском костюме Вельвет Браун, победительницы Национальных скачек с препятствиями: жокейских галифе и желто-малиновой шелковой куртке. Наверное, правильно рассчитала, что, если выйти к столу с его стипль-чезом соусов, приправ и других опасностей в чудесном костюме, который ей к празднику сшила моя бабушка, та отправит ее переодеваться.

– Где твоя мама?

Моя мама посмотрела на блюдо с истекающим кровью стейком и отвела взгляд. Она тщательно изображала полнейшее безразличие, но дед видел, что она чем-то расстроена. Он вспомнил, что она собиралась пойти в школу в наряде Вельвет Браун: после уроков все классы должны были пройти парадом по району. Может, что-то с костюмом пошло не так. Может, ее задразнили. За деланым равнодушием угадывалось оцепенение ужаса. Если дело было в костюме, ее глаза говорили, что он безнадежно испорчен. Глаза говорили, что костюм сдернули с нее и порвали в клочья.

– Что случилось? – спросил дед, кладя кусок стейка ей на тарелку.

Мама следила за его руками. Она мотнул головой:

– Ничего.

– Я думал, ты будешь в костюме.

Слезы бусинами выкатились из глаз и брызнули с ресниц, когда она заморгала.

– С ним что-то случилось? Ты его испачкала?

– Ничего не случилось. Я передумала.

– Что? Ты не хочешь быть Вельвет Браун? Почему?

Мама что-то невнятно буркнула в ответ, но это как раз деда не удивило. В последнее время она не столько говорила словами, сколько бросала их торопливой украдкой, словно грабитель банка – пистолет и маску из окна угнанного автомобиля.

– Бур-бур-бур, – передразнил дед.

– Я сказала, что не пойду за гостинцами!

Она с нескрываемым отвращением смотрела на истекающий соком стейк. Лицо было такое, будто ее сейчас вырвет.

– Минут десять назад я слышал чей-то крик, – сказал дед. – И теперь думаю, что, наверно, кричала ты.

* * *