Львица

Кериан взяла его руки в свои. “А я думал, что ты знаешь. Я-Королевский разбойник, любовь моя. Я-твое оружие, я-твой воин, и я-твоя любовница, мой господин король. Никогда не сомневайся в этом.”

В золотистом свете костра он смотрел на нее, как на нечто волшебное, могущественное и принадлежащее ему.

Там, в его постели, они начали говорить о том, что никто другой не осмеливался обсуждать за все годы оккупации дракона, несмотря на все грабежи ее рыцарей. В то время как сенатор Рашас и его товарищи пользовались гостеприимством короля, которого они якобы почитали и в то же время презирали за слабость, король и его разбойник начали говорить о сопротивлении всему, что они до сих пор терпели.

На следующий день Королевская Разбойница ушла, широко раскинув руки, - в морозный день черно-серого цвета. Она ушла, тяжело дыша перед собой, уносимая ветром. Гилтас снабдил ее едой и мешочком, в котором звенели стальные монеты. На бедре у нее висел толстый колчан со стрелами, а за плечами висел прекрасный длинный лук. В ножнах был нож с костяной рукояткой, который она получила от сурового гнома, меч, который она взяла с поля боя.

Кериан поднялась в лес, и в ней зародилась надежда. То, что она сказала Гилу о том, что у Кагонести есть причины быть благодарными ей и ее бойцам, было правдой. Она попытается объединить их всех, неуловимые племена, и спросит, не присоединятся ли они к ней и не сделают ли дело короля эльфов своим собственным. Но сначала, прежде всего, она должна была испытать своего брата, потому что они были очень добры.

Она знала дорогу к лагерю Орлиного Полета, хотя брат ей ничего не говорил и не показывал. Она знала это, потому что Джератт знал, потому что он приходил и уходил, когда позволяло время, чтобы увидеть свою племянницу Айеншу. Он часто говорил Кериан: "ты знаешь дорогу, но не ходи туда без крайней необходимости”, и она понимала, что брат не примет ее. Теперь, в этот угрожающий снегопадом день, она решила, что поедет, и не Дар будет решать, стоит ли ей ехать.

Когда она нашла его, то увидела, что он стоит, как человек, который дрожит на краю легендарной Бездны.

Ноздри Кериан наполнились тошнотворным запахом горелой плоти и костей. Под железным небом земля, на которой стоял Ийдахар, простиралась до журчащей реки-огромная зияющая чернота пепла и гари. Он не видел ее, а если и видел, то ему было все равно. Он опустился на колени перед ямой, все еще дымящейся от сильного горения, серые щупальца призраками поднимались из ямы-склепа, и волки, притаившиеся за рекой, пристально смотрели на него. Ему было наплевать на волков, потому что у него не было никакого оружия, даже ножа на поясе. Он опустил руку в яму, в закопченный пепел, и встал.

Ийдахар медленно обернулся. Она увидела, что его руки потемнели от копоти, когда он встал и подошел к ней. Он двигался так, словно крался следом. Она не была уверена, что он узнал ее. Рука Кериан потянулась к ножу, но тут же отпустила его. Она не стала бросать вызов брату, но отступила на шаг, давая ему понять, что не представляет для него никакой угрозы.

- Сестра, - прошипел он, - ты пришла навестить меня? Слишком плохо, слишком поздно. Рыцари пришли раньше тебя, с факелами и мечами. Мы стояли, как могли, но... …”

Это была дюжина рыцарей с мечами и булавами, дюжина рыцарей, облаченных в доспехи, как полночь. Их боевые кони были оружием, подкованные сталью копыта топтали любого, кто сопротивлялся, а затем и любого, кто вставал на их пути. Старики, маленькие дети, они умирали под стальными башмаками, пока воины сражались за стрелы, которые в конце концов почти не повредили рыцарям в доспехах.

Дар обвел рукой почерневшие руины того, что когда-то было лагерем маленького племени Диких Эльфов, зимним домом у реки. Глядя на него, стоящего посреди развалин, Кериан услышала слабое эхо этого убийства, как будто крики убитых все еще звучали в лесу и на холмах за ним.

“Теперь здесь нет никого, кроме меня.”

Айенша! Ах, боги! Буэрен Роуз!

“Нет” - сказал он, понимая ее отчаянные взгляды вокруг, но звук был рычащим, почти беззвучным. “Их там нет. Моя жена пережила сожжение, и Буэрен Роуз. И еще несколько человек тоже. Они ушли, ушли, чтобы быть с твоими разбойниками.”

Его рука метнулась вперед, схватив ее за запястье со скрежещущей силой. Она не отстранилась и не заставила его отстраниться. Дар наклонился, и она зачарованно смотрела, как он проводит пальцами по золе и саже, словно кистью художника по палитре. Он снова поднялся, сделав один взмах, потом другой; он изрисовал ее лицо узорами из сажи.

Грубо надавив пальцем на плоть ее лица, он сделал из нее маску тьмы и сказал: “Ты помнишь, Кериансерай? Или ты так низко пала, что забыла, как скорбят Дикие Люди? Ты помнишь, как изобразить свою печаль на лице?”

Он почернил ее лоб. Кериан отпустила его. Он смазал ей виски. Он провел закопченным большим пальцем по ее носу и вытер подбородок тыльной стороной ладони. Его зубы сверкнули в ужасной усмешке, он потемнел на ее щеках, а когда закончил, то запрокинул голову и поднял кулаки, словно угрожая небу.