Львы Аль-Рассана

Так продолжалось четыре дня, потом эмир Бадир принял решение выставить тело короля Бермудо на городских стенах. Герольд довел до сведения осаждавших, что тело подвергнется поруганию, если будут продолжаться пытки у стен города. Королева Фруэла, пылая священным рвением, была склонна продолжать в том же духе, несмотря ни на что, но ее юный сын, новый правитель Халоньи, одержал верх в этом вопросе. Всех пленных убили на следующее утро, без всяких церемоний. Тело короля Бермудо сожгли в Рагозе. Джадиты, глядя на поднимающийся от погребального костра столб дыма, находили утешение в убеждении, что, поскольку король погиб во время войны с неверными, его душа уже пребывает в божественной обители света.

Вследствие всего этого с самого начала осады Рагозы было ясно, что ни о какой сдаче не может быть и речи. Ни одному человеку здесь не позволят остаться в живых, если город падет. В некотором смысле это упростило дело для находящихся внутри. Устранило возможность впасть в соблазн.

Собственно говоря, это и предсказывал ибн Хайран.

– Если все будет кончено, – сказал он Мазуру бен Аврену в то весеннее утро, когда вернулся с запада вместе с Джеаной бет Исхак, – попытайтесь любой ценой сдаться Вальедо.

Неожиданные слова – и эмир, и визирь сочли их таковыми, – но они стали более понятными, когда в конце лета состоялось взятие Фезаны и совсем не похожее на него взятие Салоса.

К несчастью, не существовало никаких очевидных способов договориться о такой сдаче, а сам ибн Хайран – теперь каид войска Картады – был занят тем, что как мог портил жизнь вальедцам, приближающимся к Лонзе. Если король Рамиро и начал вторжение в духе терпимости, то к этому моменту его настрой уже мог измениться под смертоносными, обескураживающими набегами блестящего командующего Картады и под влиянием наступления осени и дождей.

Слуга эмира Бадира снова развел огонь, а потом ловко наполнил бокалы собеседников. Они по-прежнему слышали шум дождя за окном. Воцарилось дружеское молчание.

Визирь чувствовал, как расплываются его мысли. Он поймал себя на том, что рассматривает украшения этой самой потаенной комнаты эмира. Словно впервые, он разглядывал камин, полка которого была украшена резьбой в виде виноградных гроздьев и листьев. Смотрел на само вино и на бокалы прекрасной работы, на белые свечи в золотых подсвечниках, гобелены из Элвиры, резные фигурки из слоновой кости на боковой полке и над камином. Вдыхал запах завезенных из Сорийи благовоний, тлеющих на медном блюде, разглядывал резные окна, выходящие в сад, зеркало в позолоченной раме на противоположной стене, затейливо вытканные ковры…

Мазур бен Аврен подумал, что все эти изящные вещи служат в каком-то смысле бастионами, защитой цивилизованного человека от дождя, темноты и невежества.

Стоящие у стен города джадиты этого не понимают.

И в еще большей степени этого не понимают воины пустыни – спасители, которых все призывают в своих молитвах.

Истина, слишком горькая даже для иронии. Эти вещи в комнате Бадира – эти свидетельства его умения стремиться к красоте и ценить ее в этом мире – для пришельцев и с юга, и с севера были символами упадка, продажности, разврата. Безбожия. Опасными земными безделушками, отвлекающими от предписанного смиренного, униженного поклонения сверкающему богу солнца или далекому, холодному божеству, таящемуся за сиянием звезд.

– Госпожа Забира, – сказал он, меняя позу, чтобы облегчить боль в бедре, – предложила себя в качестве подарка молодому королю Халоньи.

Бадир, который пристально смотрел в огонь, поднял глаза.

– Она верит, что сможет убить его, – пояснил бен Аврен.

Эмир Бадир покачал головой.

– Нет смысла. Смелое предложение, но этот молодой человек почти ничего не значит в своей армии. Сколько ему, шестнадцать? А его мать разорвет Забиру на куски прежде, чем она окажется рядом с мальчиком.

– Я тоже так думаю, государь. Я поблагодарил ее и отказался, от вашего имени. – Он улыбнулся. – Я сказал ей, что она вместо этого может предложить себя в подарок вам, но в преддверии зимы я в ней нуждаюсь больше.

Король ответил короткой улыбкой.

– Мы продержимся до зимы? – спросил он.

Бен Аврен отпил вина, прежде чем ответить. Он надеялся, что этот вопрос не прозвучит.

– Мне бы хотелось, чтобы нам не пришлось этого делать, по правде говоря. Это будет очень тяжело. Нам необходимо, чтобы армия из пустыни хотя бы высадилась в Аль-Рассане и армия Халоньи испугалась возможности попасть в ловушку вне городских стен и укрытий. Тогда они, может быть, уйдут.

– Им следовало взять Фибас, прежде чем осаждать нас.

– Конечно, следовало. Возблагодарите Ашара, а я совершу возлияние лунам.

На этот раз эмир не улыбнулся.

– А если мувардийцы не высадятся?

Бен Аврен пожал плечами.

– Что я могу сказать, государь? Ни один город не застрахован от предательства. Особенно когда запасы начинают таять. А у вас есть главный советник, которого все ненавидят, злой киндат. Если Халонья предложит некоторое снисхождение…

– Не предложит.