Львы Сицилии. Сага о Флорио

Он обводит взглядом белый потолок, занавески, защищающие комнату от бесцеремонных глаз, шифоньер из красного дерева.

За окнами шум города, который снова оживает.

Он ощущает дыхание Джулии, щекочущее ему висок. Редкий момент покоя, и потому ценный. Теплая нежность ее тела, как дом, дарит ему умиротворение. С ней ему не надо опасаться нападок. Не надо доказывать, что он лучше других.

Она — Джулия, он — Винченцо. Больше ничего.

Когда он переворачивается на бок, то видит, что она не спит. Смотрит на него своими большими темными глазами, серьезными, но спокойными. Одна рука под подушкой.

— Я жду ребенка от тебя.

Только через мгновение Винченцо понимает смысл этих слов.

Ребенка.

Значит, внутри нее, в ее теле, что-то растет.

Ребенок. Сын. Мой.

Он срывает с нее простынь, жадно осматривает ее. Груди налились, бедра полные. Живот округлился.

Господи, как он раньше не заметил!

Джулия испугалась: закусила нижнюю губу, и рука, сжимающая подушку, дрожит.

Вопрос срывается с его губ, прежде чем он успевает подумать:

— Ты уверена, что он мой?

Джулия переворачивается на спину. Еле заметно улыбается. Похоже, она готова к этому вопросу.

— Ты был первый и единственный.

Она права, и он это знает.

Вдруг Винченцо замечает, что он голый. Хватает простынь, прикрывает бедра. Джулия рядом лежит неподвижно, дрожит от холода, сердце ее сжалось.

— Сколько уже?

— Кровь не идет три месяца. — Она кладет руку себе на живот. — Еще немного, и будет заметно.

Винченцо проводит руками по волосам. Когда они его зачали? Он старался быть осторожным, но не всегда получалось. Они жили вместе, занимались любовью целый год.

На свет появится его незаконнорожденный ребенок, как мать и предполагала.

— Я не женюсь на тебе. Не могу. Ты помнишь, да? — произносит он безотчетно, и, говоря так, подавлен, раздражен и растерян. — Ты не подходишь для… Мать продолжает искать мне жену, — добавляет.

Чтобы у нее ни одной мысли не закралось, чтобы не думала, что если у нее живот и будет ребенок, значит, она может крепко привязать его к себе.

— Посоветуйся срочно со своим братом или отцом. Если можно еще…

— Я так и знала. — Джулия усаживается на середину кровати. Нагая, гордая. Кажется, будто она сияет в лучах света. — Перед тем как ты произнесешь это, потому что я ждала, что ты и про это скажешь, знай, я не пойду ни к кому избавляться от него. Я хочу этого ребенка.

Винченцо отодвигается на край кровати.

Она хватает его за запястье, обнаруживая необычную для женщины силу.

— Послушай. Придет день, когда ты найдешь женщину, которую вы с твоей матерью с таким рвением ищете, и женишься на ней. Или я надоем тебе, и ты больше не придешь. Тогда у меня останется что-то, что будет напоминать мне о тебе, о нас.

Винченцо высвобождает руку.

— Тебе что, мало этого дома и денег, которые я тебе даю? Зачем тебе незаконнорожденный? Ты надеешься получить с меня еще больше? Я же сказал, ты не будешь нуждаться, даже если я уйду от тебя.

Он и вправду хотел бы сбежать, забыть все: это утро, чувство страха, от которого у него перехватило дыхание, это маленькое существо, что растет внутри его женщины и отбирает ее у него.

Он не представляет себе, что значит иметь ребенка. Он никогда не видел себя в роли отца.

Джулия плачет навзрыд. Ищет одеяло, укрывается. Сжимается в комок посреди кровати.

Винченцо не остается ничего, как одеться и уйти. Рыдание Джулии преследует его до двери.

* * *

— Бесстыжая! Теперь еще и это! — кричит Антония в промежутках между приступами кашля. Она качается в кресле, смотрит на дочь круглыми глазами без слез, которые могли бы принести облегчение. — Незаконнорожденный ребенок! Что нам теперь делать? Только этого не хватало! Мало нам горя!

Джулия, в темном платье, застегнутом под самое горло, теребит носовой платок, так что распускаются края. Она одинока, во всяком случае, так она себя чувствует. Пришла к матери, чтобы услышать слова утешения, обняться. Сейчас, когда ей нужна помощь, она нигде ее не находит.

Мать — тот человек, который должен защищать тебя даже от тебя самой. Только не ее мать, эта слабая женщина, думающая единственно о своей болезни.

Антония плачет, и слезы ее, кажется, не кончатся никогда.

* * *

Однако вечером Антония уже спокойна. Сидит на диване рядом с Джулией, смотрит на недавно вернувшихся Томмазо и Джованни, и знает, что придется ей, матери, сказать вслух о том, о чем оба подумали, услышав новость. Поэтому она ждет, когда муж перестанет ходить взад-вперед по ковру в гостиной, заложив руки за спину и опустив голову, и когда сын изольет душу, исчерпав все оскорбления в адрес Винченцо.

Когда наконец наступает тишина, она прокашливается и бормочет, что выход найти можно… Заплатить акушерке, умеющей держать язык за зубами, полдня помучиться, и от позора не останется и следа.

Потом переводит взгляд на Джулию.

— Ты уверена, что не хочешь…

— Нет, — говорит она твердо, опустив глаза.

— Тогда ты уедешь. — Антония встает, закашливается, снова опускается на диван. — Вернешься в Милан. Поедешь к тете Лорене, сестре моей матери, за город. Разрешишься там, потом посмотрим.