Львы умирают в одиночестве

Все не случайно в этом мире. И дурацкие события происходят в нашей жизни для того, чтобы дать нам пищу для размышлений, навести на определенную идею, сместить точку видения мира. Ну а лично в моей жизни все абсурдные истории определенно происходили только с одной целью – подарить мне сюжет нового романа.

К тому моменту, как я сошла с самолета в Стамбуле и, уже наученная опытом, твердо заявила зазывале-водителю автобуса:

– Десять лир. И ни курушем больше. И только вздумай рот раскрыть, я тут же позову полицию.

Так вот, к этому моменту, когда черноусый турок, растерявшись перед моим напором, взял у меня деньги и уважительно перехватил чемодан, чтобы положить его в багажное отделение, идея новой книги уже прочно поселилась у меня в голове. И благодарить за нее следовало, конечно, Вурала Догдемира, с его комплексами и манией величия, и госпожу Серин, с ее страстью на грани одержимости. Все было не зря, все пошло в дело.

Вурала я больше не видела. Но от общих знакомых – того самого популярного автора романов в жанре фэнтези – слышала, что после долгих судебных разбирательств они с Серин пошли на мировую. Муж женщины – оказывается, у нее и муж был, вот неожиданность! – заплатил Догдемиру отступного и потребовал от жены, чтобы та бросила свои безнадежные попытки открыть юридическую практику и уехала из Стамбула в район Измира, небольшой поселок рядом с Чешме, где располагался их дом.

В следующий раз я встретилась с Вуралом только через год, когда снова приехала в Турцию для очередных переговоров с издательством. К этому времени моя именная серия уже вовсю издавалась и пользовалась большим спросом у турецких читателей. Встреча с представителями издательского дома касалась моего нового романа, который должен был выйти на турецком языке в ближайшее время.

Получив приглашение снова приехать в этот цветущий край, я искренне обрадовалась. Еще не забытые в серой Москве ароматы моря и кипарисов влекли меня к себе, так же, как и воспоминания о чудесных, тающих на языке кюфте и терпких турецких винах. Но больше всего меня радовало то, что это были единственные причины, заставляющие меня с мечтательной улыбкой ожидать нового визита в Стамбул. Никакие актеры с аквамариновыми глазами на помятом от излишеств лице больше не смущали мой покой. Я была спокойна, жизнерадостна, полна творческих идей и абсолютно равнодушна к Вуралу.

И все же нам было суждено увидеться еще один раз. Без этого последнего штриха грустная комедия, в которой оба мы сыграли свои роли, была бы не закончена.

В тот вечер я с моими коллегами из турецкого издательского дома, ставшими мне за этот год почти друзьями, сидели на террасе одного из стамбульских ресторанов, попивая вино и обсуждая тот самый мой готовящийся к выходу роман. Солнце недавно зашло, и небо окрасилось в удивительные нежно-лиловые оттенки. Жара спала, и вечерний воздух был пропитан запахами цветов и хвои. Я пригубила вино в бокале, подняла глаза и вдруг увидела стоящего перед нашим столиком Вурала Догдемира. Наверное, он тоже ужинал в этом ресторане – может быть, кутил со всегда окружавшей его разноголосой кликой или привел сюда очередную девицу, одну из тех, которые так нужны были ему, чтобы поддерживать перед самим собой имидж лихого мачо.

– Здравствуй! – сказал он мне.

И я немедленно внутренне подобралась, ожидая услышать какую-нибудь пошлую двусмысленность, это его наигранное baby или комментарий о русских женщинах. Но на этот раз обошлось без оскорблений, он только чуть склонил голову набок и попросил:

– Можно тебя на пару слов?

– Можно.

Я извинилась перед сидевшими со мной за столом, поднялась и отошла с ним к краю террасы. Он немного постоял молча, принимая то одну, то другую картинную позу. И я видела по его глазам, по меняющему выражение лицу, что он прикидывает, как бы повыигрышнее себя подать, подчеркнуть момент, в который он, по одному ему известным причинам, вкладывал какой-то драматизм.

Ощущение легкой меланхолии накрыло меня с головой, и мне отчего-то показалось, что я вижу сейчас не его, передо мной стоит дорогая моему сердцу тень. Он представился мне не пресыщенным, надменным, медленно пропивающим и прокуривающим свой талант сорокалетним мужиком, а юным, одаренным и великодушным. Не таким, каким был в тот августовский вечер в клубе «Slope», когда, пьяненько обнимая девицу с надутыми губами, кричал мне оскорбления, не таким, каким был несколькими неделями позже в полицейском участке. Он, настоящий, не посмел бы бросить мне, представителю той культуры, которая воспитала в нем артиста: «Да кто ты такая? Я не знаю тебя! Ты просто тупая фанатка!» Он не дал бы мой номер телефона своему адвокату, этой карикатурной мадам Серин, не был бы на месте того больного, пропахшего спиртным и потом, заросшего темной клочковатой щетиной человека, с которым мне пришлось выяснять отношения в полиции – недостойно, пошловато, грязно…