Львы умирают в одиночестве

Я не знала, что ему ответить. Как объяснить, что чудовищно, смертельно устала за последние месяцы. Что этот его ритм жизни – с внезапными концертами, великими озарениями, бесконечным праздником существования – измотал меня до крайности. Что я чувствую себя бездарной, намертво оглохшей, больше не ощущающей пульсирующий ритм жизни, ее мелодию. Что мне нужно наконец остановиться, и потому – нет, мне не жаль, что меня вчера не было на их, без сомнения прошедшем с огромном успехом, концерте.

Впрочем, была еще вероятность, что сообщение пришло не от Макса, а от Вадима. Я хмыкнула и пошарила в летней матерчатой сумке в поисках сигарет. Это, пожалуй, должно было быть забавно, где-то даже и лестно, – внезапно в тридцать семь лет оказаться роковой женщиной, на сердце которой претендуют сразу двое мужчин. Проблема была в том, что меня, всю жизнь больше всего на свете увлеченную музыкой, эти традиционно женские игры никогда не интересовали. Я и сама не понимала, как и с чего вдруг оказалась втянутой в любовные хитросплетения.

Вадим был полной противоположностью Макса: взрослый, спокойный, состоявшийся человек, с надежной профессией – стоматолог-хирург. Крепко стоящий на ногах и нацеленный на семью, дом, тихое умиротворенное счастье. Он был, что называется, хорошей партией, я знала, что если связь с Максом в глазах моих знакомых потянула бы разве что на временное помешательство, попытку ухватить за хвост уходящую юность, то союз с ним все восприняли бы как единственно верное решение. Вадим приглашал меня в рестораны и на концерты, был внимательным и деликатным, не будил звонками посреди ночи, не тащил никуда, не исчезал, бросив черт-те где. Не давил, не задавал вопросов, просто четко обозначал намерения – ты мне дорога, я хочу жить с тобой, брать на себя ответственность, решать твои проблемы. Рядом с ним я чувствовала себя спокойно и уверенно, взбаламученная Максом душевная неприкаянность таяла, жизнь представлялась четкой и ясной. Наверное, ответить ему «да», в самом деле, было бы самым лучшим, самым верным решением, если бы не одно «но». Когда я находилась рядом с ним, утраченная музыка как будто бы пряталась еще глубже, и я становилась совсем уж глуха и нема.

Это было страшно. Мелодия, звучавшая во мне с самого детства – то рассыпавшаяся задиристым стаккато, то струившаяся тягучими полифониями, – вдруг замолчала. И мне не удавалось ни расшевелить ее эскападами с Максом, ни выманить на свет теплом и комфортом с Вадимом. Она словно обиделась на меня за невнимание, за то, что посмела погрузиться в личную жизнь, и, фыркнув, ушла навсегда, с грохотом захлопнув за собой дверь.

И я испугалась. Испугалась так, как никогда в жизни. Измучалась этим мертвым молчанием внутри, истерзала себя попытками представить, что же будет дальше, как я смогу жить, ничего больше не слыша. Чем, в конце концов, стану зарабатывать на хлеб? Неужели же только ставкой в музыкальном училище? Или это значит, что мне придется из материальных соображений выйти замуж за Вадима и во всем зависеть от его зарплаты? Стать женой состоятельного человека, устроить свою жизнь – и больше никогда уже ничего не написать, не ощутить восторг творчества? А какая альтернатива? Остаться с Максом? Несмотря на его очевидный талант, музыка все равно может никогда ко мне не вернуться. И что остается? Каждую минуту ждать, что рано или поздно он оставит меня ради ровесницы? А ведь так оно обязательно и случится… Что меня ждет в будущем?

Я перестала спать. От вида покрытой пылью крышки рояля у меня начинались панические атаки. От участливого сочувствия Вадима и слов Макса: «Да не бери в голову! Все вернется!» – к горлу подступала истерика.

И тогда я просто сбежала. Трусливо удрала из Москвы, так ничего и не решив в личной жизни, так никому ничего и не объяснив. Я летела очертя голову, одержимая желанием спрятаться где-то, прежде всего от самой себя. И очутилась здесь, на обласканном солнцем и оглаженном морской волной греческом острове Хиос.

Солнце, пройдя полуденный зенит, медленно поползло по небу дальше, и в мое прохладное убежище, в густую тень у сосны, где утром я расположила свое полотенце, забрались горячие золотые лучи. Мне стало жарко, и я поднялась, потянулась, расправив плечи. Привыкнуть к здешнему неспешному ритму жизни было нелегко, в первые дни я по московской привычке все торопилась и порывалась бежать куда-то. Только теперь, прожив здесь несколько недель, я начала понемногу приноравливаться к местной плавности и отсутствию необходимости отчаянно ловить ускользающее время.