Львы умирают в одиночестве

Маленькое помещение окатило меня особенно резко ощущавшейся после уличной жары стылой прохладой, запахом камня, сырой штукатурки, ладана. Здесь было, конечно, темнее, чем снаружи, и все же солнечные лучи проникали через узкие оконца и пронизывали всю крохотную часовенку очень теплым и радостным светом. К нему тянулись и язычки горевших у образов тонких свечей. Проморгавшись, чтобы привыкнуть к освещению, я пошла вдоль стен, рассматривая глядящие на меня с них лики. Ждала, что увижу изможденные худые лица, строгие и суровые, словно укоряющие за мою бестолковую жизнь. Но святые, изображенные на фресках в этой церкви, оказались на удивление приветливыми. Они смотрели на меня ласково и понимающе, будто бы заранее любили и прощали за все, обещали какую-то надежду, даровали умиротворение. За те несколько минут, что я провела в этой маленькой церкви, меня словно омыло потоком света и доброты, и на душе у меня парадоксально стало спокойнее.

Как ни странно, запах краски тут чувствовался еще сильнее. И через несколько шагов я, к своему удивлению, наткнулась на заляпанные белым строительные козлы, на которых стояло несколько жестянок с краской и лежал потушенный сейчас мощный фонарь. Похоже, в храме шел ремонт, кто-то подновлял старинные фрески и заново белил каменные стены снаружи.

Я еще немного постояла в сумраке, чувствуя на себе внимательные, мудрые взгляды. Наверное, мне хотелось попросить о чем-то, обратиться к высшим сферам с просьбой о помощи. Вот только в чем? Вернуть мне мою музыку? Научить, что делать дальше? Так и не сформулировав своей мысли, я потянулась рукой к входной двери, но не успела взяться за ручку – та вдруг со скрипом отворилась. Я вздрогнула от неожиданности, сердце испуганно заколотилось в груди. Я же хотела уже рассмеяться собственной впечатлительности, когда с улицы на меня шагнуло такое странное и пугающее создание, что меня снова пробрала оторопь.

Это была… Старуха! Да, точно, старуха, хотя поначалу мне показалось, что это некий дух, шагнувший ко мне прямо с расписанных церковных стен. Высокая, сухощавая до болезненности, но вместе с тем почему-то производящая впечатление очень крепкой, несгибаемой. Лицо ее – темное, изъеденное морщинами, с резкими скулами, провалившимися щеками, едва видимыми истончившимися от времени губами, но очень яркими, живыми, черными глазами, поразило и испугало меня. Особенно этот взгляд – пристальный, немигающий, проникающий как будто бы в самую душу и считывающий самую твою суть.

Старуха произнесла нараспев по-гречески какую-то фразу.

Я же отозвалась от неожиданности сначала по-русски:

– Извините, я просто зашла посмотреть церковь.

Потом, сообразив, что русского она, конечно, не понимает, объяснила по-английски:

– I’d like to see the church. I’m a tourist, staying in Smirna village.

Кажется, английского старуха тоже не поняла, но название деревни из моей речи уловила, и в глазах ее проскользнуло понимание. Толкнув дверь, она вышла вслед за мной на залитый солнцем двор, и здесь я смогла рассмотреть ее получше.

Старуха казалась древней, как сама церковь. Одета она была в холщовые штаны, блузу с закатанными рукавами, поверх же всего этого был повязан длинный, заляпанный краской рабочий фартук. Из-под покрывавшего голову платка выбивались седые волосы. Сморщенные жилистые руки сжимали несколько кистей, с которых, как я теперь заметила, капала вода. «Неужели эта женщина, которой, кажется, не меньше ста лет, сама расписывала храм?» – поразилась я. По всему выходило, что именно так и было.

Оглядев меня с головы до ног, старуха несколько раз повторила название деревни, в которой я остановилась, и махнула мне рукой в сторону дороги. Очевидно, она решила, что я, безмозглая туристка, заблудилась тут, среди холмов, и не знаю, как мне выбраться к человеческому жилью. Я не стала объяснять, что прекрасно знаю дорогу, просто поблагодарила, как смогла. И тогда старуха, снова взглянув на меня цепко и пристально своими жгучими глазами, вдруг улыбнулась. Бескровные губы ее растянулись в усмешке, и лицо немедленно преобразилось – стало каким-то даже ласковым, вокруг глаз залегли морщинки-лучики, крючковатый нос перестал так пугающе нависать. Тонкая, но сильная рука скользнула в карман фартука, и старуха вдруг извлекла оттуда белую булку, разломила ее пополам и протянула половину мне. А я вдруг в ту же секунду ощутила, что сильно проголодалась, хотя за минуту до этого вовсе не хотела есть. С благодарностью я откусила кусок ароматного белого хлеба, и старуха вдруг, все так же улыбаясь, погладила меня по голове своими огрубевшими от работы, пахнущими краской пальцами и снова махнула в сторону дороги, повторив название деревни. Я кивнула ей и пошла прочь. По пути, не удержавшись, оглянулась и увидела, что она все так же стоит у двери церкви и смотрит мне вслед странным, смутно-тоскливым взглядом.