Львы умирают в одиночестве

Я уже догадывалась, что будет дальше, и потому тоже остановилась, но подходить не стала, просто задержалась на противоположной стороне дороги – понаблюдать.

Через некоторое время у мандаринового дерева собралась настоящая толпа. Подъехала телега, запряженная лоснящейся гнедой лошадью. С телеги спрыгнул лохматый парень с голым загорелым торсом. Подхватив под мышки, он спустил на землю девчушку лет четырех в синих шортах и яркой маечке – то ли дочь, то ли младшую сестренку. Девочка что-то сказала ему, указала пальчиком на свой рот, и парень, вытащив из телеги бутылку воды, дал ее малышке. Та стала жадно пить, проливая воду на торчащий из-под задравшейся майки живот, парень же поспешил присоединиться к собранию.

Постепенно собралась большая компания: какой-то седой дед на ослике, двое братьев, похожих друг на друга, как две капли воды, юноша с отросшими почти до лопаток, собранными в небрежный хвост выгоревшими волосами. Все они толкались вокруг дерева, гомонили, предлагали свои варианты действий, задиристо спорили и зубоскалили. От всей этой картины веяло таким жизнелюбием, таким солнцем, теплом и благополучием, что мне начинало казаться, будто душа моя понемногу отогревается от стылых московских ночей.

Понаблюдав еще немного за спорами вокруг мандаринового дерева – в конце концов, один из молодых парней подсадил велосипедиста, и тот полез на дерево, продолжая что-то темпераментно вещать уже сверху, – я все же пошла дальше и вскоре увидела первые дома Смирны, где сняла жилье. Деревня располагалась на холме, полого сбегавшем к морю. Мощенные камнем узкие улочки, дремавшие сейчас в лучах ласкового солнца, беленые стены, крашенные синим и зеленым деревянные ставни, реечные навесы во дворах, густо увитые виноградом… Протяни руку – и в ладонь тебе ляжет теплая, пахнущая сладостью виноградная гроздь из прозрачно-зеленых или иссиня-черных ягод. Вокруг – черепичные крыши, укромные дворики, горшки с ярчайшей алой, розовой или белой геранью, примостившиеся в проулке машины и тележки, детские качели, спускающиеся на толстых веревках с ветки дерева, ленивые, никогда не нападающие на людей лохматые собаки, для которых местные жители всегда оставляли на улице миски с водой, чтобы животные не страдали от жары. А внизу – Эгейское море, такое же синее, как краска, покрывающая ставни и двери, такое же спокойное и ласковое, как вся окружающая жизнь, такое же древнее и всезнающее, как эта земля. И обманчивое – я уже успела это узнать за те дни, что провела здесь. Видела, как порой подманивает оно рыбаков и купальщиков своим кротким видом, чтобы затем вдруг ни с того ни с сего зареветь волнами, разразиться штормом, способным разбить в щепки любое неосторожно пустившееся в путь суденышко. Но сегодня все было тихо, и водная гладь ровная как блюдце.

Туристов здесь было немного. Большинство предпочитает веселиться в древней Хоре – столице острова Хиос. И все же то тут, то там на протянутых через дворики веревках сушились яркие полоски купальников и плавок, трепыхались на легком ветерке пляжные полотенца. В нижнем этаже дома, где я снимала комнату, находилась таверна «Парус». Держала ее та же семья, что владела и домом. Аглая – немолодая звонкоголосая женщина, заправлявшая всеми домочадцами с ловкостью и уверенностью опытного генерала армии, и ее многочисленные дети, часть из которых я даже не различала, очень уж они все были похожие – сильные, рослые, загорелые. Вроде бы две дочери Аглаи были замужем, одна жила где-то тут же, в деревне, вторая перебралась с мужем в город, еще одна, незамужняя, помогала матери, вместе с невесткой, женой старшего сына. Младший же сын Аглаи, тот самый Костас, рыбак, лодку которого я видела утром с холма, обеспечивал весь этот разноголосый табор плюс постояльцев вроде меня и забредших в таверну посетителей дарами моря – рыбой, моллюсками и осьминогами.

Сейчас у Аглаи уже вовсю шла готовка, из открытой настежь двери кухни аппетитно пахло жареной рыбой, слышно было, как шкворчит в сковороде масло, а невестка Аглаи (а может, и дочь, я так и не научилась их различать) встретилась мне на пороге с корзиной свежих овощей в руках.

– Как сегодня вода? – спросила она меня на плохом английском.

Я улыбнулась и ответила, что море очень теплое, но я купалась мало, больше сидела на берегу, дышала свежим воздухом, смотрела на мир вокруг.

– Все размышляете… – отозвалась та и улыбнулась мне как-то странно – снисходительно, но не обидно. Так могла бы улыбнуться мудрая мать чудачествам своего сына-подростка.

Я заказала камбалу с салатом, и вскоре передо мной на столе появился графин с домашним белым вином, корзинка с ароматным хлебом, миска салата – свежая зелень, продолговатые темные оливки, алые помидоры, белоснежные кубики сыра. Сковородку с золотистой поджаренной камбалой вынес сам Костас, поставил ее передо мной и задержался у стола, явно придумывая предлог, чтобы подсесть поболтать.