Львы умирают в одиночестве

Мне и раньше приходило в голову, что я нравлюсь этому простому парню. Осознавать это было приятно – еще бы, ведь Костас, загорелый, мускулистый, с правильными чертами лица, не тронутыми налетом чего-то неприятного, злого, тщеславного, что так часто портит внешность моих московских друзей – был красив, как греческий бог. Лет ему было около тридцати, может, и тридцати пяти. В этом благословенном климате, в покое размеренной жизни, люди стареют куда медленнее, чем мы – вечно мучимые неврозами жители мегаполисов! Мне и самой нравилось разглядывать его открытое, тронутое бронзовым загаром лицо, прозрачные зеленые глаза, короткую светлую бородку, видеть улыбку, подкупающую своей искренностью и безыскусностью. Кажется, он немного робел при мне, порой смущался – и щеки его по-детски заливались алым цветом. Мне же было легко с ним, и я нередко заводила разговоры ни о чем – тем более что Костас, один из немногих здесь, свободно говорил по-английски. Остальные же перебивались необходимыми для успешного ведения туристического бизнеса ключевыми фразами, которые выговаривали с ласкающим мой музыкальный слух забавным акцентом.

Но в этот момент, как назло, зазвонил мобильник. Костас, не желая мешать, отошел в сторону, я же вытащила телефон из кармана, увидела на экране номер Вадима и сама удивилась, какой тяжестью мне вдруг сдавило грудь. Будто бы мне удалось ненадолго сбежать из гнетущей действительности, окунуться в некий идеальный мир, но она тут же догнала меня и придавила словно каменной плитой.

– Ну как ты? – заговорил Вадим, когда я сняла трубку. – Когда возвращаешься?

– Пока не знаю… – ответила я так же, как отвечала все эти дни.

И буквально почувствовала, как где-то там, на другой стороне провода, заискрило раздражение.

– Послушай, так больше продолжаться не может, – отозвался Вадим. Голос его звучал глухо и неприветливо. – Я все понимаю, ты – творческая личность, я старался не давить, сколько мог. Но я тоже живой человек, я хочу какой-то определенности. Мы с тобой уже не так молоды…

– Я знаю все, что ты мне скажешь, – тоже начиная раздражаться, ответила я. – Ты хочешь дом, семью, уверенность в завтрашнем дне. Ты озвучил мне свои желания практически с самого начала и не устаешь о них напоминать. Но я же не обманывала тебя, я говорила, что мне нужно время.

– И я давал его тебе, давал больше, чем стал бы кто угодно другой. Но у меня все больше складывается впечатление, что ты и не хочешь ничего решать, что тебя вполне устраивает текущая ситуация. А я в ней оставаться больше не намерен. Реши что-нибудь, иначе я…

Я поняла, что могу наговорить лишнего. С языка моего уже готовы были сорваться жестокие и несправедливые слова, а потому я просто положила трубку, решив, что перезвоню, когда немного успокоюсь. Краем глаза успела увидеть на экране телефона новые фотографии от Макса. Кажется, вечеринка после удачного концерта пошла на второй круг. Макс писал мне какие-то полные орфографических ошибок и картинок пьяные признания. Отвечать на них я тоже не стала – просто отложила телефон и тяжело опустила голову на руку.

– У вас все в порядке? – тут же раздался над моим ухом осторожный голос Костаса. – Какие-то проблемы? Нужна помощь?

Я покачала головой и вдруг поняла, что если сейчас останусь одна, снова погружусь в проклятый морок, из которого бежала сюда. А потому попросила:

– Костас, посидите со мной, если вы не заняты.

И тут же смутилась, заметив, как искренне он просиял.

– Конечно, буду очень рад. Как вам камбала? Знаете, сегодня с рыбой было не очень, но…

Он принялся рассказывать мне о своих рыбацких буднях с таким увлечением и азартом, будто описывал захватывающие приключения. И я, слушая его, удивлялась этому его энтузиазму. Все мои московские знакомые – по большей части люди состоявшиеся, обеспеченные, живущие в одном из крупнейших и интереснейших городов мира, имеющие возможность в любой момент поехать в любую страну, улететь в другое полушарие, посещающие модные выставки, премьеры, порой даже ворочающие собственным бизнесом, постоянно жаловались на скуку, усталость, хандру. На то, как достала их рутина и однообразие повседневности. Этот же человек, изо дня в день выходящий в море на своей фырчащей стареньким мотором лодке, казался совершенно довольным жизнью и не испытывающим никакого сплина.

– Скажите, Костас, а вы живете здесь с самого рождения? – спросила я.

– Да, – кивнул он. – Здесь родился, здесь и в школу ходил. Правда, уезжал на несколько лет в Афины – учиться. Но мне там не понравилось – большой город, суета.

– В гостях хорошо, а дома лучше? – лукаво улыбнулась я.

– Мне нравится моя жизнь, – немного смущенно отозвался он и почему-то посмотрел на свои большие, крепкие руки. – Вам, наверное, кажется – что он может понимать, деревенщина? Так?

– Нет, – улыбнувшись, я покачала головой. – Если честно, я вам, Костас, ужасно завидую.

– За чем же дело стало? – весело отозвался он. – Не уезжайте, оставайтесь тут, с нами. Места в доме у нас хватит, а вам же тут нравится, сами говорили.