Собрав свои нехитрые пожитки, я пошла вниз по склону, осторожно ступая по выжженной солнцем тропинке, перешагивая через могучие корни олив, унизанных черными и светло-зелеными ягодами, цепляясь брюками за сухие, ощетинившиеся колючками растения. Наконец я выбралась на довольно широкую проселочную дорогу и побрела по обочине в сторону деревни. Особой необходимости оглядываться и прислушиваться, не догоняет ли тебя какой-нибудь лихач на автомобиле, не было. Машины проезжали тут редко. Дорога лениво петляла среди живописнейших холмов – золотых, зеленых, бурых. Чуть выше темнели ровные полосы виноградников. Пахло зноем, солью и разогретой смолой деревьев.
Мимо проехал немолодой грек на велосипеде. Его полосатая майка на спине потемнела от пота, худые загорелые лодыжки, торчавшие из обтрепанных обрезанных джинсов, методично давили на педали. Поравнявшись со мной, он немного притормозил и что-то весело крикнул мне. Греческий я почти не знала, научилась за эти дни разбирать лишь отдельные самые часто употребляемые слова, но поняла, что, кажется, он посетовал на жару и посоветовал мне беречься от солнца.
Это тоже безмерно удивило меня здесь – местная говорливость и приветливость, готовность немедленно завести разговор с первым встречным, поделиться случайной мыслью, обсудить погоду, дать совет. Первое время я шарахалась от нее, не понимая, чего от меня хотят все эти люди, почему привязываются. Стоит тебе выйти с утра из беленого дома, где ты снимаешь маленькую светлую комнату с деревянной кроватью и скрипучим шкафом, как тут же каждая соседка, каждый прохожий с тобой поздоровается, справится о самочувствии, обязательно сообщит, что в булочной поспел свежий хлеб, который сегодня особенно удался, и что тебе обязательно нужно пойти скорее его купить. Только через несколько дней я осознала, что все это – просто следствие спокойной, размеренной жизни. Жизни простой и ясной, не замутненной язвительным подтекстом, не обремененной потайными мыслями. Обычный день – день, в котором будет много солнца, земли, воды, простого, понятного труда. Так почему бы не перекинуться парой слов с дичащейся чужачкой, встретившейся тебе по дороге? Расшевелить, растормошить ее, вызвать на губах невольную улыбку… А не получится – так просто поделиться хорошим настроением. Привычное довольство жизнью, вот что это было! И мне, издерганной, измотанной, запутавшейся в своих перекрученных проблемах и стремлениях, осознавать такое дико и непривычно.
Велосипедист укатил дальше. Мне же вскоре захотелось пить. Я шагнула в сторону от дороги и прислушалась. Бутылка воды, которую я взяла с собой утром, отправляясь бродить по окрестностям, уже опустела, но хозяйка дома, в котором я снимала комнату, говорила, что где-то здесь должен быть источник. Сквозь стрекот цикад мне удалось разобрать журчание воды. Я пошла на звук, уклоняясь от тянувшихся ко мне ветвей олив с узкими темно-зелеными листьями и округлыми ягодами, внимательно глядя под ноги, зная, что у корней деревьев могут таиться змеи, и через несколько минут действительно вышла к ручью. Присев на корточки, я зачерпнула ладонями холодной чистой воды и с наслаждением сделала несколько глотков. А затем, снова поднявшись на ноги, огляделась.
В глаза мне вдруг бросилось небольшое каменное строение, проглядывающее сквозь ветки деревьев. Наверное, не отправься я искать источник, я бы и не заметила его с дороги. Заинтересовавшись, что же там такое, я направилась к нему, и вскоре, когда деревья расступились, увидела впереди маленькую церковку – белую, с круглым голубым куполом, увенчанным крестом, с узкими скругленными сверху оконцами. Церковь окружена была аккуратно выметенным двориком, на задворках виднелись какие-то хозяйственные постройки. Вокруг было тихо и пустынно, и почему-то остро пахло свежей краской.
Я, привыкшая уже, что в этих богатых историей краях совершенно неожиданно можно наткнуться на какую-нибудь леденящую душу древность, на храм постройки едва не первых веков нашей эры, конечно же, не стала подавлять любопытство и подошла ближе. Оглядевшись, взялась за тяжелую дверь и потянула ее на себя.