Львы умирают в одиночестве

И в то же время тонна самомнения, полная неспособность к методичной работе, соблюдению договоренностей, ответственности, невозможность вместить в голове, что кроме него, его музыки, звенящих в его голове строчек, есть еще мир вокруг, есть другие люди со своими мыслями и чувствами. Боязнь привязанностей – паническая, едва ли не фобия, заставлявшая его с треском рвать любые образовавшиеся связи, отталкивать от себя всех, с кем его связали более или менее сильные чувства.

Эдриан Арджент, человек, двенадцать лет назад едва не сведший меня с ума. Человек, которого я любила больше, чем кого бы то ни было в жизни, – и так же страстно, темно и кроваво ненавидела.

Мы познакомились с ним в Москве. Мне тогда было тридцать, ему – двадцать восемь. Я работала в команде, отвечающей за организацию концерта, открывающего мировое турне Милен Фармер. Отлично помню, как главный менеджер проекта сказал мне:

– На разогреве будет выступать пока малоизвестная британская группа The Ashes. Ребята совсем молодые, но знатоки рока ставят их очень высоко и пророчат большое будущее. Это турне для них – огромный шанс, могут прогреметь на весь мир. Но опыта участия в проектах такого масштаба у них пока нет. И в России они до сих пор не выступали. Мы решили пригласить их заранее – пусть дадут несколько концертов в московских клубах, разыграются. А потом уже как следует отработают перед Фармер и отправятся вместе с ней дальше.

– То есть мне с ними придется повозиться? – уточнила я, раздосадованная от того, что в ближайшие недели обязана буду нянчиться с новичками, не умеющими держаться на сцене.

– Нет-нет, они очень профессиональные, – заверил меня менеджер. – К тому же их солист, Арджент… Выдающийся парень, такая харизма, такая энергия, умеет зажечь зал. Ну, сама увидишь.

И я увидела – c первой же репетиции, куда Эдриан ввалился уже чем-то раздраженный, похмельный, картинно упал на диван и принялся жаловаться на судьбу. Я тогда, помнится, досадливо поморщилась и решила про себя, что в ближайшее время мне придется, стиснув зубы, терпеть закидоны очередного капризного юнца, заранее мнящего себя новым Миком Джаггером.

– Послушайте, Эдриан, – резко заявила я, – давайте сразу с вами договоримся: мы здесь для того, чтобы ваша группа зрелищно выглядела на сцене. Я вам не друг, не психоаналитик и слушать, как вы плохо себя чувствуете, как устали, как перебрали вчера и как вам ненавистен весь окружающий мир, не стану.

Он обернулся, поднял на меня глаза – и время застыло. Смешно, наверное, говорить, что это была любовь с первого взгляда, но так оно и случилось. Нас с ним как будто молнией поразило, оглушило и опрокинуло в ту самую секунду, как мы встретились взглядами. Его глаза – такие неожиданно светлые в обрамлении иссиня-черных ресниц, такие переменчивые и выразительные, смотрели на меня, и в груди у меня что-то переворачивалось, распадалось на части и складывалось уже по-другому. И по его лицу я понимала, что и с ним происходит то же самое. Если существует на свете карма, судьба, высшее предопределение, то это была именно она.

– Что вы сказали? – спросил он, когда пауза затянулась уже неприлично и все окружающие стали удивленно коситься на нас.

И я повторила куда мягче:

– Эдриан, давайте начнем работать, пожалуйста. У нас совсем мало времени.

– Конечно, вы совершенно правы. Я готов, – вскочил с дивана он.

Видно, было во мне что-то такое, какая-то внутренняя сила, стержень, отчего рядом со мной он действительно всегда собирался, переставал выпендриваться и брался за дело. Он тянулся ко мне, как хрупкий росток тянется к опоре. Это схлестнуло нас, это же нас и развело, когда несколько месяцев спустя он кричал мне:

– Ты давишь на меня! С тобой рядом невозможно просто жить, дышать. Только по расписанию, только строем и в ногу.

Признаюсь, меня совсем не прельщала роль строгой мамочки при взбалмошном, не приспособленном к жизни подростке. Тем более что, несмотря на свою вечно юную внешность, Эдриан оказался моложе меня всего на пару лет. И я вовсе не стремилась командовать им, удерживать от необдуманных поступков и следить, как бы его взрывной темперамент не завел его в дебри, выбраться из которых будет невозможно.

В нем постоянно боролись эти две ипостаси: очень талантливый музыкант, ставящий искусство превыше всего на свете, сражающий молодой кипучей энергией, – и капризная, требующая поклонения примадонна. Никогда нельзя было предсказать заранее, когда на него нападет очередной приступ богемной истеричности и он примется топать ножкой и закатывать скандалы. Я же, давно уже работавшая в музыкальном бизнесе, знала, что для достижения в нем успеха нужно работать на износ и больше любить искусство в себе, нежели себя в искусстве. Наверное, именно из-за того, что я отлично понимала, какой глубины дарование было у Эдриана, меня так раздражали эти его выплески, заставляющие подозревать, что никакой серьезной карьеры сделать у него не получится. Мне мучительно было видеть, как он своими руками губит свое будущее, а молчать об этом я по складу характера не могла.