Львы умирают в одиночестве

Занимаясь разбором фотографий, документов и рабочих записей, я заодно наткнулась и на дневниковые страницы, оставшиеся с тех времен. И потому они, вместе с прочими материалами, перекочевали в память моего айфона. Может быть, действительно было какое-то судьбоносное предопределение в том, что незадолго до новой встречи с Эдрианом мне пришлось заново перечитать эти молчаливые свидетельства нашей катастрофы? Они и сейчас были со мной. Слушая отдававшийся внутри надсадной болью голос Эдриана, я невольно потянулась за телефоном и открыла на экране те старые дневниковые записи. Для чего мне потребовалось перебирать отголоски былой потери? Может быть, для того, чтобы напомнить себе, чем обернулась для меня любовь к этому неприкаянному стареющему мальчишке, умеющему быть таким ласковым и таким жестоким? Чтобы не броситься к нему сейчас же, разыгрывая слащавый финал голливудских мелодрам? Не закричать со своего места:

– Я здесь! Я слышу тебя! Я тебя не забыла!

«Нельзя просто так прогнать любовь за порог, – твердили мне проступавшие с экрана смартфона ровные строки, некогда напечатанные моей рукой. – Тем более что любовь, будучи абсолютно жертвенным, абсолютно материнским чувством, победит любой накал ненависти.

Растворит в себе, как вредную субстанцию, не оставив и следа. Так устроен этот мир. А если бы было по-другому, то ни нас с тобой, ни наших гениальных озарений, ни наших слез, ни разбитых наших чаяний, ни мыслей, ни таланта, которым мы привыкли всех морочить, вовсе и не было бы на свете. Все сгинуло бы в геенне огненной, расплавилось бы в лаве ненависти, тщеславия, порока и трусости…»

Я читала их и вспоминала наши ссоры. Как он вдруг пропадал неизвестно куда, срывал репетицию, не отвечал на звонки, а затем вдруг присылал мне какое-нибудь нелепое, хамское сообщение о том, как весело он проводит время в компании женщин, менее требовательных, чем я. Как, объявившись, он на все высказанные ему претензии царственно поводил головой и с непередаваемым высокомерием цедил сквозь зубы:

– Кто ты такая, чтобы меня отчитывать, ставить условия? Я – рок-музыкант, артист, меня не посадишь в клетку.

Клеткой он, очевидно, считал необходимость вовремя появляться на репетициях и не подставлять ни своих же музыкантов, ни меня, отвечавшую за организацию его клубных концертов. Как потом, придя в себя, он падал передо мной на колени, хватал за ноги и умолял:

– Прости… Прости… Ты же знаешь, я не смогу без тебя. Ты единственное, что помогает мне держаться.

И я прощала. Терпела амбиции Эдриана, заставлявшие его видеть себя уже состоявшейся рок-звездой, и оскорбительные пьяные выходки, отпаивала чаем после загулов, приводя в надлежащее для выступления состояние… Восхищенно смотрела на него из полутемных залов маленьких клубов, где его группа выступала в эти несколько недель перед концертом Фармер. Успокаивала, убеждала, что он удивительно талантлив, что он должен бережнее относиться к своему дарованию, не растрачивать его так глупо и бессмысленно. Ведь у него действительно есть шанс стать новым идолом поколения, самой яркой звездой на небосклоне рок-музыки нашего времени! Но для того, чтобы этого достичь, недостаточно только таланта и осознания собственной важности, нужна жесткая самодисциплина и упорная работа. Иначе ничего не получится, уж я это знала, как никто другой.

Что случилось со мной тогда? Отчего я, человек в целом жесткий, лишенный сантиментов и не боящийся принимать решения, вдруг утратила гордость и готова была снова и снова повторять один и тот же сценарий? Наверное, в моей любви к нему в самом деле было что-то материнское, безусловное, готовое принять его любым.

И в то же время каждая наша ссора, каждый его оскорбительный поступок поднимал со дна моей души что-то самое темное, самое злое и мстительное. Такова была двойственная природа схлестнувшего нас чувства. И, глядя в его прозрачные, ясные глаза, я была уверена, что и он чувствует то же. Что и он с равной силой любит меня и ненавидит за силу этой любви, за эту выкручивающую ему руки зависимость.