Ма(нь)як

— А разве это не видно? Человек, с легкостью управляющий многотысячной толпой, не может не быть деспотом. Хотя нет, я неправильно выразилась, тут не деспотия как таковая, — она подняла вверх пальцы, сжимающие сигарету, и задумалась. — Он не деспот, не нарцисс, тут немного другое. Для него в жизни существует только он сам и его интересы. И все его окружение, чтобы счастливо с ним сосуществовать, должно жить только его жизнью и его увлечениями. Существовать только как приложение к нему, как его аксессуар, который он будет рассматривать лишь с точки зрения удобства для себя. Ну конечно же он будет их любить и заботиться о них, но своей жизни у этих людей не будет. Посмотрите на его сыновей: оба они — отражение собственного отца. Оба поют, голосом подражая Дмитрию, оба ведут себя на сцене, в точности повторяя его движения. И пока все идет так, он будет носить их на руках и обожать. Но заяви Полина о каких-то своих увлечениях, которые помешают комфорту Брикера, или если вдруг дети пойдут по тропке, на которой они уже не смогут петь дифирамбы отцу, тут-то и начнутся проблемы. Не любить Брикера просто невозможно, но и жить с ним под одной крышей — тоже, — закончила она с совершенно безразличным выражением лица, словно давно заучила все сказанное наизусть.

— Ну и как вам ваша жизнь без Брикера? Вы счастливы? — невольно вырвалось у Сурненкова.

— Нет, — покачала она головой. — А вы думали, я буду заливать о том, как мне хорошо живется? Мельников был прекрасным человеком, но, как говорится, не орлом. После Брикера вообще сложно воспринимать других мужчин серьезно.

— Поэтому вы и развелись?

— Вы ведь пришли сюда, чтобы поговорить о Дмитрии, — усмехнулась она, и в ее карих глазах мелькнуло что-то похожее на кокетство.

— Да… были ли в нем черты характера, наводящие на мысль о том, что он способен… ну, допустим, на серьезное преступление? Скажем, убийство на какой-нибудь идеологической почве. Ну что-то подобное…

— Хм, — Евгения прикрыла глаза и помассировала веки пальцами. — Я понимаю, к чему вы клоните. Была у нас с ним пара горячих диспутов, да и со Степой они, помнится, много спорили, особенно по пьяни. Ну, вы понимаете. Но в целом он всегда очень терпимо относился к недостаткам других. И если вы меня спросите прямо: способен ли Брикер убить по каким бы то ни было соображениям, я отвечу: нет. Не способен. Он может в ярости кого-то избить, но на этом и все. Он всегда с горечью вспоминал школьные годы, где учителя палкой вбивали в них хорошие манеры.

— И вы уверены, что за столько лет он не мог измениться?

— Ну я же слежу за его жизнью. Краем глаза посматриваю концерты и интервью. Он остался тем же, что и был.

— Честно, — улыбнулся Иван.

— Мне нечего скрывать, — пожала она плечами. — Он счастлив, это видно. Счастливые люди не творят беззаконие.

— А куда он мог пропасть? Ну, по-вашему?

— Послушайте его сольные альбомы. Думаю, вы кое-что поймете про него. Брикер много работает на публику, но при этом он абсолютный одиночка.

— Хотите сказать…?

— Я не знаю. Его могли похитить, убить. Он мог сам решить отдохнуть от всех. Но чтобы Брикер стал этим вашим маньяком, которого вы ловите какой месяц… нет, это невозможно.

— Вы что-то знаете про этого «нашего маньяка»? — насторожился Сурненков.

— Я читаю газеты, — пожала плечами Мельникова. — Не уверена, что смогла вам помочь и рассказала что-то новое и интересное, но в любом случае, звоните, если что.

Уже направляясь к выходу, Иван вдруг заметил боковым зрением что-то, привлекшее его внимание. Он повернулся и подошел к комоду, на котором в привычной обывательской манере были расставлены фотографии в рамках. На центральной и самой большой из них была изображена сама Евгения в дни своей ранней юности — в залихватской косухе, ярко-желтом трикотажном платье, выгодно подчеркивавшем изгибы ее фигуры, и с синим павлиньим пером в волосах.

— Откуда у вас это перо? — спросил он, касаясь пальцем стекла.

Она пожала плечами:

— Это любимое фото Брикера. Он везде таскал его с собой. Перо я купила на каком-то блошином рынке.

— Случайно не сохранили его?

— Боже мой, ну конечно же нет!

Иван покачал головой и быстрым шагом направился к двери.

— Постойте! Я, кажется, вспомнила кое-что. Где-то через год после нашей свадьбы Дима активнее занялся фехтованием и после всех спаррингов приходил домой злой, как тысяча чертей. Крушил мебель, орал как сумасшедший, мог поругаться с кем угодно на ровном месте. Но потом его осенило, что надо попробовать фехтовать левой рукой, ну дать шанс правому полушарию включиться в работу.

— И?

— И он снова стал самим собой. Не уверена, что эта информация имеет для вас какую-либо ценность…

— Вы даже не представляете какую! — Иван шагнул к ней и решительно поцеловал в щеку, а в следующую секунду уже сбегал вниз по лестнице, набирая номер Секачева.

9.

Он не знал, сколько времени провел в отключке, но когда пришел в себя, окружающая обстановка не изменилась. У него свело руки, но первой мыслью его была: «Как там эсминец? Неужели катастрофу удалось предотвратить?»