Madame. История одинокой мадам

— Не-е-е, — протянула Мадам. — Он меня терпеть не может.

— Меня, похоже, тоже, — сказал я и потрепал ее по руке.

— Ну тогда, может быть, лучше и не звонить, — подумала она вслух, и тут зазвонил телефон…

18

Мне не хотелось брать ее с собой. На кладбище ей нечего делать. Зачем мучиться и изображать сочувствие, когда она буквально на крыльях летает в ожидании своей премьеры. И тем более мне не хотелось приводить ее в свою квартиру. Я уже все решил с обменом. Объяснил Алле, что как только мы поженимся… Объяснение было длинным, каждое мое предложение она встречала бурным изъявлением любви… «Когда мы поженимся…» Получасовой перерыв на любовные игрища… «Мне думается, будет благоразумнее продать обе наши квартиры и купить однубольшую. Детская комната…» Сорокаминутный перерыв… «Вряд ли мы ограничимся одной детской комнатой, я бы предпочел их несколько…» Провал в ночную любовную бездну.

В общем, объяснение, растянувшееся на два дня, состоялось, и Алка дала согласие, чтобы я порылся в каталогах и присмотрел что-нибудь. Поэтому сегодня я собирался попрощаться со своей квартиркой и решить, что делать с вещами Жанны и матери. Мама на мои письма не отвечала, а когда я звонил ей, то ее автоответчик на незнакомом мне греческом языке оповещал меня о чем-то, чего я не мог понять.

Цветов для Жанны покупать я не стал. Торговки с хитрыми глазами предлагали их за гроши, надеясь потом продать их повторно. Я принес с собой куст шиповника и посадил возле могилы Жанны. На следующий год он расцветет и у нее будет столько цветов, сколько ей захочется. Поговорил с ней о том, чтобы не сердилась на меня и простила за то, что ее нет, а я, кажется, отыскал свое счастье. «Понимаешь, — говорил я ей, — так получилось…» Но она упорно молчала и, как мне показалось, вовсе ничего понимать не желала.

Я смогу обрести покой, лишь когда будет найден убийца. Что ж, я ведь не отказывался от поисков.

Возвращаться с кладбища не хотелось. Какой бы тягостной ни была здесь атмосфера, дома она будет еще тяжелее, это я понимал. Памятуя свое последнее посещение собственного дома, я все замедлял и замедлял шаги, приближаясь к нему. А подойдя вплотную, решил зачем-то обойти его вокруг.

Когда один круг был сделан, мне захотелось пройти второй, а потом еще и третий. И ходить так до завтрашнего дня, когда нужно будет спешить на работу и времени на посещение настоящей могилы нашего семейного счастья не останется.

Мысль эта показалась мне недостойной, и я, тяжело вздохнув, решительно бросился в пропасть своего подъезда, поднялся по лестнице, вошел в квартиру и захлопнул за собой дверь. Теперь все. Я был готов испить всю боль и скорбь, которые царили в пустующей квартире, принять в свое сердце все отчаяние, которые накопилось здесь за год. Но каково же было мое удивление, когда я понял: боль притупилась, отчаяние схлынуло, а вместо того, чтобы терзать себя мрачными мыслями и клясться у портрета сестры отыскать ее убийцу, я подумываю о том, не переиграть ли все свои планы (а в них входило переночевать в родительском доме) и не отправиться ли сейчас же к Алке. Длинные ножки моей подружки были для меня важнее чувства долга или исполнения собственных клятв.

Время — великий лекарь. Оно прошлось по нашему дому и лишило горе той пронзительности, которая одна только в силах заставить живого посвятить себя мертвому. Оно даже стерло следы надругательства над чужой любовью, которые я еще замечал в свой прошлый визит, вон там, на полу, на подоконнике в спальне, на кровати, в ванной, повсюду… И теперь я уж точно никогда не расскажу о той короткой и глупой связи своей Аллочке.

Расположившись на кухне, я деловито накрыл стол. Постелил салфетку, выставил принесенную с собой бутылку водки, начатую еще на кладбище, достал баночку соленых огурцов, нарезку карбоната, две баночки мясного салата, купленного в универсаме на углу. Вот посижу немного, помяну сестру и, пожалуй, уеду назад к Алке. А что делать с вещами, подумаю, когда найдется покупатель на квартиру…

Я выпил и закусил. От этого настроение мое не ухудшилось, а наоборот — наступило просветление и ощущение торжества жизни над смертью только усилилось. Я подмигнул портрету сестры: «Ты ведь не возражала бы против моего счастья, правда?» Жанна смотрела на меня с портрета весело и чуть лукаво.

Звонок в дверь застал меня за рюмкой, которую я собирался выпить на посошок. Наверно, соседка пришла стребовать с меня какие-нибудь взносы на общественные подъездные нужды. Я открыл и чуть не выронил рюмку, которую все еще держал в руке, — в дверях стоял Богомолов в строгом черном костюме.

— Можно?

— Разумеется.

— Не ждал?

— Н-нет.

— Алла сказала, где тебя отыскать. Пригласишь войти?

— Пожалуйста.

Он вошел, не снимая туфель. Ужасно меня раздражает такая привычка. Я, правда, и сам сегодня их не снял (квартира-то — нежилая), но Богомолов не смотрел под ноги. Даже если бы перед ним на полу лежал персидский ковер ручной работы, я уверен, он не наклонился бы, чтобы снять ботинки.