Тема колдовства регулярно всплывала на протяжении всего столетия – и во время заговоров, организуемых узкими группами элиты, и в ходе народных восстаний. В 1648 году на Московское государство обрушилась волна бунтов, участники которых видели в Борисе Морозове, ближайшем родственнике и главном советнике молодого царя Алексея Михайловича, воплощение продажности и алчности. Хотя самого Морозова никак не связывали с колдовством, иначе дело обстояло с его управителем по имени Мосей, как утверждалось в анонимном шведском сочинении. «Об этом Мосее шла молва, будто он был большой волшебник и будто он, с помощью своего волшебства, за несколько дней до этого открыл Морозову, что им грозит большое несчастье, что при этом смерть постигнет двух или трех знатных бояр, что сам он подвергнется опасности». Морозов, по словам шведа, высокомерно отверг такую возможность, но вскоре после этого Мосей был убит простонародьем, Морозов отправился в ссылку, а многие бояре и князья были растерзаны толпой [Базилевич 1936: 55–56].
Еще более зловещие слухи поползли в конце XVII столетия, когда судьба престола оказалась неясной и на трон метила Софья, сводная сестра Петра. Некоторых видных вожаков мятежей 1682 и 1689 годов подозревали в колдовстве. Восстание 1682 года началось с того, что стрельцы одного из полков, возмущенные бесчинствами своего полковника Семена Грибоедова, подали царю челобитную на него, утверждая, что тот вместе с другими стрелецкими начальниками нарушал уже знакомые нам правила, ограничивавшие эксплуатацию низших высшими. Солдат посылали во время Великого поста на каменоломни в поместье Грибоедова неподалеку от Москвы, заставляли работать по воскресеньям, вообще обращались с ними как с преступниками: «Яко за какую измену или за воровство неволею мучими быша или яко неволники на катаргах»[500]
. Подчиняясь господствовавшему в обществе этическому императиву, царь с боярами велели беспощадно избить стрелецких начальников, включая Грибоедова, батогами. Это наказание, однако, не успокоило стрельцов и солдат, и в мае 1682 года, после смерти Федора Алексеевича, в Москве произошла вспышка насилия.Одной из первых ее жертв стал Артамон Матвеев, чья благосклонность к иностранцам и их мудреным книгам вызывала недовольство простонародья, вылившееся в приступ чудовищной ярости. Мятеж был направлен отчасти против продажных бояр, фаворитов, приказных людей, а отчасти – против возведения на престол Петра Алексеевича (будущего Петра Великого) в обход его сводного брата Ивана. Ключевую роль сыграли слухи о том, что члены семейства Нарышкиных – к которому принадлежал Петр – убили несчастного Ивана, чья мать происходила из рода Милославских. Согласно Мазуринскому летописцу, «стрельцы же все приказы и салдаты» бросились в Кремль, калеча и разрывая на части тех, кого наметили в жертвы. Отбросив всякое почтение, разъяренные стрельцы ворвались поздно вечером прямо в царские покои
…и просили боярина Ивана Кириловича Нарышкина. И царь государь и царицы государыни и царевны со слезами у стрельцов упрашивали о боярине Кириле Полуехтовиче Нарышкине и о боярине Иване Кириловиче. И стрельцы не послушали, боярина Ивана Кириловича взяли да Данилу лекаря сыскали, и пытали их на пытке в Костентиновской башне. И пытав баярина Ивана Кириловича, привели к Лобному месту на площадь в девятом часу дни в полы и изрубили бердыши и копьи, искололи и поругались всячески: отсекли голову и руки, и ноги отсекли.
Затем, водрузив их на пики в качестве зловещего напоминания о случившемся, их стали таскать по всему городу, насмехаясь таким образом над убитыми. На одной из пик вместе с частями тел висели странного вида рыбы, развевавшиеся, как знамя, «о семи хвостах и о пяти», найденные у думного дьяка Лариона Иванова. Несчастный привлек внимание толпы днем раньше: вместе со своим сыном он был схвачен в Кремле и изрублен на куски бердышами[501]
. Длиннохвостые рыбы, называемые в другом источнике «каркадицами» (каракатицами), наводили на мысли о колдовстве, что еще больше усиливало негодование против Ивановых. «Летописец 1619–1691 годов» содержит красочное описание злосчастных рыб: