Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Многие ученые всерьез относятся к требованиям посвящать себя поиску правды, которые предъявлялись судьям. Хорас Дьюи, Энн Клеймола, а в наши дни – Нэнси Коллманн подчеркивают, что судейские на удивление серьезно относились к своим обязанностям, прописанным в законах и указах, и обращают внимание на то, как тщательно они рассматривали представленные улики. Джордж Вейкхарт отмечает их поразительную приверженность принципу «надлежащего судопроизводства и равенства перед судом» во время процессов, несмотря на фундаментальное неравенство, вплетенное в саму ткань закона. Вейкхарт полагает, что при всех органичениях, которые накладывали основанные на неравноправии общественные структуры, обитатели Московского государства ясно сознавали свое право на справедливое применение закона, как это предписывалось для людей их положения. Следует сказать, что ни один из этих авторов не заходит слишком далеко в подобных выводах: все признают наличие вопиющих нарушений и исключений, омрачающих эту светлую картину [Dewey 1957:194; Kleimola 1975: 91; Weickhardt 1992; Kollmann 2006а].

Колдовские процессы показывают, что в целом суды усердно стремились соблюдать закон, выполнять указания из Москвы и выяснять (или конструировать) правду в соответствии со своими представлениями о ней. Кипы писем, отчетов и приказов, сохранившихся в делах о колдовстве, демонстрируют, что суды старались серьезно рассматривать каждую поступившую челобитную: в итоге наибольшее внимание уделялось – по крайней мере на какое-то время – самому свежему обвинению. Возможность обжалования позволяла людям любого состояния протестовать при нарушении или игнорировании их прав, сколь бы малым оно ни было, и такие протесты поступали в суды[506].

Власти старались обеспечивать справедливый суд согласно своим представлениям, ибо ставки были крайне высоки. Правление царя (а ранее – великого князя) основывалось на его особой связи с Богом, а значит, и правосудие в сильнейшей степени зависело от определения Божией воли по данному вопросу, и проведения в жизнь этого решения[507]. В судах видели одно из средств осуществления личных полномочий монарха, и поэтому они наделялись его сакральной аурой. Незадолго до рассматриваемой эпохи тяжбы решались при помощи ордалий, в которых Божье правосудие проявляло себя зримым образом. Не далее как в середине XVI столетия Божья воля выяснялась при помощи судебных поединков, в которых участвовали представители тяжущихся. К XVII веку эти ритуалы, связанные с непосредственным вмешательством Господа, вышли из употребления, но печать священного так и осталась на судах. «Государево крестное целование» давало возможность напрямую донести до земного суда «правду божью» или результат «суда божьего». В XVII столетии крестное целование повсеместно использовалось для торжественного подтверждения клятвы и проверки правдивости заявлений, сделанных свидетелями[508].

Если же царское правосудие сворачивало с правильного пути – на что роптали возмущенные продажностью власть имущих мятежники 1648 года, – землю неминуемо ждала погибель [Шахматов 1934:15]. Подчеркивая, до какой степени эта продажность предвещала, в глазах современников, крушение божественного порядка, Брайан Дэвис предложил удачный термин: «теодицея злоупотребления властью» [Davies 2004: 220]. Если назначенные царем приказные и судейские, по всей очевидности, продажны, то творится что-то поистине неладное, и это нельзя просто приписать злоупотреблениям конкретного взяточника: речь идет о глубоко укоренившемся скрытом зле. Логика, заключенная в этой политической теодицее, требовала поиска сверхъественных причин.

Тексты, в которых проявлялись эти тревоги, получили особое распространение в середине XVI столетия: многие авторы описывали губительные последствия волшебства, поражающего самую сердцевину разрастающегося административного аппарата, а главное – царский двор и суды. Наше исследование ограничено рамками XVII века, но эти сочинения настолько богаты по своему содержанию, что следует обратить на них внимание. Отчетливые следы их можно обнаружить в законодательстве и магических практиках XVII столетия.

Когда Иван IV коснулся вопроса о колдовстве на Стоглавом соборе (1561), церковники выразили свою озабоченность и потребовали от светских властей присоединиться к ним в борьбе за искоренение магии. Предсказатели, астрологи и прочие чародеи, по их мнению, должны были не только отлучаться от церкви, но и лишаться жизни [Стоглав 1862: 185–186]. В ответ царь издал указ, осуждавший безнравственность в широком смысле слова – включая такие ее проявления, как пьянство, сквернословие, бритье усов и бороды, ложное целование креста. В частности, запрещалось обращение к магам для искажения хода правосудия: