Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Если же нерусская женщина вела скитальческую жизнь (наподобие той черкешенки, чье лечение лишь вызвало повреждения разных органов), она могла навлечь на себя подозрения точно так же, как и мужчина в аналогичных обстоятельствах. Половая принадлежность не давала защиты от обвинений, но и не содержала каких-либо особых рисков. Это резко контрастирует с картиной, наблюдавшейся на Западе. Кэрол Карстен, исследовавшая новоанглийские колдовские процессы, отмечает, что в большинстве случаев, даже если мужчины-колдуны вели себя подобно женщинам-ведьмам, обвинения в колдовстве против них не выдвигались или не принимались всерьез. Эти обвинения в Новой Англии настолько тесно связывались с женщинами, что было трудно предъявить их подозреваемому мужчине, разве что на волне всеобщей паники (как в Салеме). Половая принадлежность становилась важнейшей, первостепенной характеристикой [Karlsen 1987: 22–23][276]. Иначе дело обстояло в России, где обвинения выдвигались как против мужчин, так и против женщин, обладавших характерными признаками, и воспринимались в равной степени серьезно. Женщины – бросающие вызов или свершающие месть, знахарки или странницы – обвинялись наряду с мужчинами и могли встретить даже более суровое отношение со стороны суда, если смотреть на приговоры[277]. Гендерные нормы определяли ситуацию задолго до предъявления обвинений, задавая фундаментальные условия и возможности существования для мужчин и женщин. Мужчины много разъезжали, женщины оставались дома – и поэтому женщин, соответствовавших установленному шаблону, попросту было меньше. Подозрения против них питались гендерно обусловленными занятиями и событиями, а не физической принадлежностью к определенному полу или приписываемыми ему свойствами.

Глава 5 Неразделенные сферы

Гендерные факторы и язык магии

В основе организационной структуры русского общества лежали статус, положение и поколенческое старшинство; гендерные факторы служили дополнительным различительным признаком внутри каждой из этих категорий. Особое значение статуса и старшинства при вычислении иерархического положения и правил субординации определяло практику волшебства в России во всех ее аспектах. Иерархия определяла ожидаемое поведение, реакции на те или иные события и, что важнее всего для нас, порождала точки напряжения между людьми вне зависимости от их гендерной принадлежности. Порождаемая таким образом социокультурная напряженность часто проявляла себя не в наиболее очевидных областях, где играют роль различия между полами, а в смежных.

Исследования, посвященные колдовству в Европе и Северной Америке, позволили выявить отчетливые расхождения между «женскими» и «мужскими» регистрами, целями и практиками в том, что касалось магии. В России XVII века эти расхождения были далеко не такими заметными [Broedel 2003: 174; Labouvie 1990: 59–67][278]. Попытки установить отличия мужской магии от женской почти не дали результатов, но оказались важными и красноречивыми сами по себе. Столкнувшись с этой тупиковой ситуацией, мы сочли необходимым развеять возможные заблуждения относительно того, как «работают» гендерные различия. Выделение мужской и женской сфер, хорошо знакомое нам из европейской истории (хотя и постоянно критикуемое многими западными исследователями), почти не прослеживаются в российских документальных источниках, и не случайно. Общественное и частное были слабо разграничены, товарообмен оставался незначительным, административная власть принадлежала землевладельцам и главам домохозяйств. Такие явления, как крепостничество и холопство, размывали границы между населением и собственностью, облекая землевладельцев и глав домохозяйств административной и судебной властью, вследствие чего разница между общественным и частным оказывалась несущественной. Поэтому мы рассмотрим общие положения, касающиеся мужской и женской сфер, а затем перейдем к документам, чтобы выяснить, как мужская и женская магия обслуживала потребности и отражала чаяния жителей Московского государства.

Мужская и женская сферы