Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Исходя из гендерных различий в уровне мобильности и родах занятий, характерных для России того времени, можно предположить существование минимальной разницы в практиках ведьм, с одной стороны, и колдунов – с другой. Как мы увидим, в некоторых областях магические действия совершались по-разному мужчинами и женщинами, но в целом разница обнаруживалась редко и оказывалась малозаметной, не проявляясь там, где этого можно было бы ожидать. К примеру, естественно считать, что волшебство, ориентированное на получение выгоды и успех в торговле, в большинстве случаев является «мужским» делом, а не «женским». Хотя коммерческая деятельность в Московском государстве была маломасштабной и плохо развитой, многие сцены, послужившие основой для судебных процессов, разыгрывались на рынках и в харчевнях. Действительно, мужчины чаще женщин обвинялись – или признавались – в получении денег за совершенное волшебство. В Туле (1670) поймали с поличным знахаря, у которого нашли орудия «преступления» (коренья, травы) и плату, полученную от больной женщины за лечение: кусок холста и деньги – один рубль и десять алтын. В Духе (1658) женщина рассказала о последствиях обращения к мужчине-целителю: «Да он же де мне и пособил ту килу отвязал а взял де у меня от того две гривны денег». Там же в 1663 году священник признался, что приобрел «волшебное письмо» у дьячка за шесть рублей медной монетой. В Воронеже в 1700 году, согласно показаниям свидетелей, странствующий лекарь взял двенадцать кусков холста за исцеление двух женщин[279]. При этом, однако, мужчины не обладали монополией на продажу магических услуг. Так, в 1630 году один стрелец сообщил, что некая татарка «ворожила де глаза и узяла де у него алтын денег и положа де у него на руке и подержав (вверх)… привязала на лбу над глазы, и велела отслужить ему молебен Николе»[280]. Число таких случаев с участием женщин соответствует доле последних среди обвиняемых в целом (примерно одна четверть от общего количества).

Отдельные – немногие – обвинения связаны с попыткой использовать магию, чтобы привлечь заказчиков и отвадить их от обращения к конкурентам. И снова мы видим преобладание мужчин в той же пропорции – один к четырем. В 1666 году ахтырский протопоп сообщил о признании ткача-черкаса по имени Васька, который творил колдовство с помощью украденных просфор: «Всяких людей к себе еретически приворачивал, чтоб к нему к его ремеслу ходили и ремесло ево любили, а товарыщев своих ахтырских ткачей люд ем остужал»[281]. В Туле в 1671 году был пойман преступник («вор») Ивашка Власьев сын Попов, безземельный крестьянин из Нижнего Новгорода, и при нем обнаружили «в мешочке травы, да коренья, да холст, да рубль 10 алтын». На допросе Попов признался, что получил холст и деньги от местного жителя, которого якобы излечил от «крикоты». Подвергнутый пыткам для подтверждения своих показаний, Попов рассказал: «И бывал де он, вор, во многих твоих в. г. [великого государя] городах для своего такого воровства и волшебства и чародейства». В частности, он, как выяснилось, «на Дедилове твоего в. г. кружечнаго двора голову Микитку Лукьянова учил всякому волшебству и крикоты и порчи и всякия травы ему давал, и чтоб у него пропивали всяких чинов люди на кабаке, и тот Микитка от того учения дал ему вору рубль денег»[282]. В 1636 году один орловский кабатчик жаловался на другого, завлекавшего к себе посетителей при помощи волшебства: «Привез де тот Петрушка с поля коренье, неведомо какое, а сказал де тот Петрушка, от того де коренья будет у меня много пьяных людей»[283]. При этом использование магических средств в торговых делах не было прерогативой мужчин. В 1638 году одна старуха призналась, что у нее, помимо основного занятия, есть и другое.

Не одним этим промышляет, есть де за нею и иной промысл: у которых людей в торговле товар заляжет, и она тем торговым людям наговаривает на мед, а велит им тем медом умыватца, сама приговаривает: как пчелы ярыя роютца да слетаютца, так бы к тем торговым людям для их товаров купцы сходились. И от того наговору у тех торговых людей на товары купцы бывают скорые [Канторович 1990: 173–174; Новомбергский 1906, № 33: 112–134].