Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Для того, кто пытается выявить гендерно обусловленные магические практики в России, предположения, построенные на основе европейских моделей, оказываются бесполезными. Как представляется, в глазах как государевых служащих, так и свидетелей те качества того и другого пола, которые вызывали особое внимание европейских авторов раннего Нового времени, выглядели несущественными, когда речь шла о колдовстве и преследованиях за него.

Гендерные свойства и магия как символические средства коммуникации

Жителям России, у которых было немного возможностей для самовыражения, магия и колдовство помогали постичь мир и свое место в этом мире. Если рассматривать колдовство в качестве символического средства коммуникации, обнаруживаются две сферы, где «мужской» и «женский» магические языки существенно различались. Анализируя «дискурс, связанный с магией и колдовством, во Франции и Германии раннего Нового времени», Герхильд Шольц Уильямс указывает, что женщины составляли большинство казненных за колдовство не только потому, что в позднее Средневековье и раннее Новое время оно считалось женским преступлением, но и по той причине, что женщины были отстранены от участия в дискуссиях по этому поводу. Не имея, в отличие от мужчин, доступа к образованию, они не могли получить и важнейшие инструменты, необходимые для участия в диалоге, а тем более – средства для того, чтобы формировать дискурс. Определение «своего» (православный, практикующий законную магию) и «чужого» (иноверец, практикующий незаконную магию) все больше зависело от способности человека участвовать в формировании языка избранной, а потому привилегированной группы. Женщины, особенно старые и бедные, неизменно составляли обширную маргинальную группу, а это означало, что они больше остальных рисковали оказаться вне защитной границы, очерчивающей православное общество [Williams 1995: 11].

Если говорить о России, то и здесь контроль над дискурсом играл решающую роль в борьбе против колдовства, однако инструменты и условия полемики в силу исторических условий существенно отличались и границы приемлемого были проведены по-другому. В отсутствие «высокой» магии, научной или натуральной, противостоящей нечистой, дьявольской магии (тоже не слишком-то разработанное в Московии понятие), оппозиции устного и письменного, ученого и народного, мужского и женского действовали иначе и контроль над «дискурсом» был куда более трудной задачей.

Практикующие чародеи, их клиенты и жертвы, и даже представители властей, свидетели и все те, кто по той или иной причине оказывались вовлечены в дискурс о колдовстве, использовали термины, относившиеся к сфере волшебного, в дополнение к другим способам коммуникации и самовыражения. Представители самых разных областей деятельности встречались в общем дискурсивном поле, прибегали к одному и тому же понятийному инструментарию. В пределах этого поля русские мужчины и женщины обычно прибегали к одинаковому набору слов и поступков, но порой употребляли их в различных регистрах. В разделах, посвященных письменной магии, связываемой преимущественно – но не целиком – с мужчинами, и кликушества (одержимости), связываемого преимущественно – но не целиком – с женщинами, мы рассмотрим различные магические идиомы, круг их возможностей, эффективность, силу и воздействие этих способов коммуникации в Московском государстве. Как ни удивительно, даже в этих областях магической деятельности, где гендерные различия проявляли себя сильнее всего, мужчины и женщины описывали свой колдовской опыт в схожих выражениях, что и было зафиксировано в судебных записях.

Сила пера: магия и опасности недозволенной грамотности