Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Слова были нарочито темными, ради пущего эффекта, но в обществе, по преимуществу состоявшем из неграмотных, письменное слово добавляло загадочности в любую ситуацию. Давняя традиция, связанная с эзотерическими писаниями – от невразумительных знаков на вавилонских магических чашах до древнеегипетских папирусов и амулетов, от средневековых гримуаров до книг Просперо, – наделяет письменное слово волшебной силой. В большинстве случаев текст бывает снабжен оккультными атрибутами, обозначающими разрыв со всем профанным: вычурный, архаичный или нечитаемый почерк, таинственные буквы, руны или символы, непонятный язык [Keane 1997; Robson 2008; Gaster 1989: 145–147; Tambiah 1968]. В Московском государстве, ввиду почти поголовной неграмотности, письменному тексту не требовалось быть особенно загадочным, архаичным или выведенным изящным почерком – он и без того казался обладающим неведомой силой. По оценкам Гэри Маркера, в конце XVII века грамотными были 3–5 % жителей России, для остальных же сама по себе возможность передачи мыслей посредством клочка бумаги через пространство и время, вероятно, казалась глубоко загадочной, независимо от того, как выглядели записи [Marker 1990: 89][301]. Эти не поддающиеся истолкованию знаки в глазах тех, кто имел дело с властями, землевладельцами, начальством любого рода, явно были способны менять жизнь человека и влиять на исход событий.

Что касается внешнего вида, то церковные писцы следовали каллиграфическим традициям, переписывая литургические тексты, а в ранних изданиях священных книг мы находим затейливо переплетенные буквы и богато украшенные буквицы; однако в светских документах употреблялась выработанная в приказах скоропись без всяких причуд и украшений. Дошедшие до нас заговоры, отдельные и в сборниках, почти всегда соответствуют этой светской рукописной традиции – лишнее доказательство того, что магия в России почти не была связана с религией (правда, в некоторых рукописях, относящихся к «высокой магии» – например хиромантии, – встречаются черты, свойственные церковной каллиграфии)[302].

Рис. 5.1. На этой странице из официального документа по всем правилам московского бюрократического обихода говорится о сообщении, посланном в Разряд: «И пыточные речи за отца ее духовново и за своею рукою прислал к Москве в розряд. Писан на Москве. Лета ЗРНЗ [7157 = 1649] марта 27». Отсутствие изысков, простой канцелярский почерк – типичные признаки административных документов и заговорных текстов. РГАДА. Ф. 210. Севский стол. Стлб. 137. Л. 4348.

В мире, где письменное слово считалось главным образом прерогативой представителей власти и их помощников, его несанкционированное использование могло вызывать – и вызывало – вопросы. Учитывая то, какое применение ему находили люди вроде Афанасия и Сеньки, эти вопросы порой выглядели вполне оправданными. Уильямс утверждает, что на Западе грамотность и образование защищали любителей оккультных наук от ярлыка «черных магов», но в России до какой-то степени наблюдалось обратное. Грамотность и даже обладание письменными текстами влекли за собой риск обвинения в колдовстве [Wiliams 1995].

Рис. 5.2. Разворот из сборника заговоров, отобранного у ротмистра Семена Васильева сына Айгустова, фигурировавшего в качестве улики на его процессе. РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стлб. 1133. Л. 187–188. Книги заговоров писались той же скорописью, что и официальные документы и указы. Левая страница открывается просительной молитвой (или заговором): составитель упрашивает «Госпди нашего Иисуса Христоса» защитить от огнестрельного оружия или стрел, «от всякого оружия, от неверных людей, и от наших супостатов».

Часто процессы начинались в результате того, что листок бумаги обнаруживали в руках у человека, не имеющего видимой надобности или разрешения обладать таким взрывоопасным материалом. Если же на бумаге были записи, последствия могли быть серьезными. Так, Перфилию Федорову Рахманинову, бывшему галичскому воеводе, пришлось защищаться от обвинений в колдовстве: при нем нашли анис, завернутый в бумагу с названием этой травы. Подозреваемый объяснил, что сладкий запах растения должен был подавить зловоние, источником которого были язвы у него во рту; тем не менее невинного клочка бумаги с одним словом на нем оказалось достаточно, чтобы начать полноценное расследование[303].