Магия в сердце

– Мне очень жаль, – извинилась Корделия, пока все они старались прибраться, хотя Корделии казалось, что наводить сейчас порядок в доме – всё равно что подметать грунтовую дорогу: толку от этого было мало. Она возилась на кухне с веником и совком, пока Ларкин расставляла на полках упавшие книги, а Дэш и Зефир двигали на место мебель. Тётя Астрид занялась своими растениями.

– Всё в порядке, – сказала ведьма Корделии с такой доброй улыбкой, что у девочки защемило сердце. Она всё ещё не могла поверить, что это она причинила столько вреда. А ведь они видели только дом! Кто знал, сколько бедствий Ураганная Корделия принесла остальной части Топей? Это казалось невозможным, но Корделия чувствовала это в себе, чувствовала, как растёт её гнев, как он питает ураган, а ураган, в свою очередь, питает её гнев. Она не понимала этого, но и отрицать не могла.

Корделия смотрела, как тётя Астрид вынимает одно из своих растений из разбитого горшка, ставит его на кухонную стойку и собирает осколки керамики. Когда она взяла разбитые части горшка в ладони, они начали собираться вместе, как кусочки головоломки, пока горшок снова не стал целым.

– Ты починила его, – потрясённо выдохнула Корделия.

Тётя Астрид улыбнулась, улыбка её была грустной.

– Подойди ближе, – сказала она, и Корделия повиновалась, оставив на мгновение веник и совок. Женщина передала горшок в руки Корделии, и когда девочка присмотрелась, её глаза расширились.

Горшок не был полностью починен. Места разломов всё ещё были видны, выделяясь на керамике толстыми чёрными линиями, извилистыми, как черви.

– Это мой дар, – объяснила тётя Астрид, забирая горшок у Корделии и указывая на папоротник, на котором она ранее демонстрировала свои способности. Когда Корделия присмотрелась к листьям, она увидела те же извилистые чёрные линии. – Я могу разрушать вещи, и да, я могу их чинить, но они никогда не будут прежними. С предметами или даже растениями эти изменения поверхностны, но там, где задействовано сердцебиение, они проявляются куда сильнее.

– Ты же сказала, что никогда не пробовала этот дар на человеке, – напомнила Корделия, нахмурившись.

Тётя Астрид прикусила губу.

– Не на человеке, нет, – сказала она со вздохом. – На кошке, которая была у меня в детстве. Её звали Травка. Она умерла вскоре после того, как я обрела свою силу. Она была стара, и её время пришло, но всё равно я ужасно горевала. Я думала, что смогу вернуть её, и мне это удалось. В каком-то смысле. Она очнулась, она ходила, она ела, спала, она была живой… но не совсем. Она не была собой. Её не интересовали игрушки и лакомства, которые она когда-то любила, не интересовала даже я. Она была оболочкой самой себя: дышащей и живой оболочкой, но не живущей по-настоящему. Возвращать её из мёртвых было нечестно. В первую очередь, по отношению к ней.

Корделия ничего не сказала, хотя поняла, что хотела сказать ей тётя Астрид. Она попыталась представить, как её отец вернулся бы вот так – его знакомое лицо без его улыбки, его знакомые руки без его тепла. Она пыталась представить, что с ней было бы, если бы её отец не узнал её, если бы посмотрел на неё – и его глаза оказались бы пустыми. Она не смогла сдержать дрожь.

– Я сожалею о твоей потере, Корделия, – произнесла тётя Астрид, положив руку ей на плечо.

Корделия слышала эти слова бесчисленное количество раз после смерти отца – так много раз, что начала их ненавидеть. Это были пустые слова, сказанные из чувства долга, повторяемые так часто, что они потеряли всякий смысл, который когда-то могли иметь. Но после событий этого дня – последних нескольких дней – и после того, как Корделия поняла, что кто-то действительно сожалеет, эти слова проникли ей в самую душу.

– Я тоже сожалею о твоей потере, – отозвалась Корделия, потому что тётя Астрид тоже любила её отца, и её-то никто не утешал, никто не знал, как она переживает эту потерю. – Мне жаль, что я сказала, будто ты его ненавидишь, – добавила она, вспомнив, как задели тётю Астрид эти слова.

Какое-то время женщина молчала, занявшись починкой другого расколотого горшка.

– Я не ненавидела твоего отца, – сказала она через минуту, тщательно подбирая слова. – Но мы часто расходились во мнениях.

– О чём? – спросила Корделия.

– Обо всём – о книгах, еде, музыке. Иногда мне казалось: если я скажу, будто небо голубое, он скажет, что оно зелёное. Он ничего не мог с этим поделать, да и я, наверное, тоже. Последняя наша ссора, самая большая ссора, произошла из-за Топей. Тогда мы пробыли здесь ещё слишком мало времени, и мир между людьми и местными существами казался зыбким. Я хотела, чтобы нас в Топях было только пятеро – твои родители, родители Ларкин и Зефира и я, – но Озирис не согласился. Он считал, что мы должны принимать всех, кто ищет новый дом, что мы должны создать общину.