Магнетрон

Михаил Григорьевич вошел в зал после звонка. В соседнем кресле по правую руку от Муравейского сидел рыжий мальчик лет четырнадцати.

— Ты сидишь на своем месте, малыш? — спросил Муравейский.

Мальчик показал билет.

— Ты сам этот билет купил?

— Мне мама дала.

Муравейскому захотелось схватить мальчишку за его розовое просвечивающее ухо, но он подавил этот порыв.

Высокая молодая дама, совершенно черная, как статуэтка знаменитого каслинского чугунного литья, в карминно-красном платье, которое почти совсем обнажало ее темную мускулистую спину, улыбнулась Муравейскому ослепляющей улыбкой. Затем, сверкнув белками своих великолепных глаз, она спросила на чистейшем русском языке:

— Извините, какой номер вашего кресла?

Михаил Григорьевич вскочил, чтобы дать ей пройти. Она заняла соседнее кресло.

И только теперь он заметил, что впереди, справа, слева сидят люди одной крови с замечательной певицей. Белокожие девушки, находившиеся среди этой экзотической публики, показались Муравейскому совершенно невзрачными.

— Простите… — обратился Муравейский к своей соседке.

Он хотел сказать: «Простите, где вы изучили так хорошо русский язык?» Но это томное «простите» отнес к себе высокий красавец мулат, который в это время поравнялся с креслом Муравейского и пытался пройти дальше. Михаил Григорьевич привстал, чтобы пропустить его.

Смуглый красавец сел рядом с очаровавшей Муравейского темнокожей дамой и заговорил с ней весьма живо по-испански.

Дождавшись антракта, Михаил Григорьевич покинул зал. Ему было ясно, что к Дубову не пробиться. От свидания с начальником планового отдела главка товарищем Тимофеевым Муравейский ничего хорошего для себя не предвидел.

Неожиданная встреча с Валей дала новое направление творческой фантазии Михаила Григорьевича.

«Сейчас не так еще поздно, — решил он. — Было бы вполне уместно вместе с Валей позвонить Наташе Волковой; возможно, даже навестить ее. А там, глядишь, и поужинаешь с академиком Волковым и установишь с ним, как говорится, интимный контакт».

Убедившись, что Веснина нет в номере, Муравейский заворковал:

— Маэстро не заставит себя долго ждать, вот-вот появится. У него в Москве знакомых нет, куда же мог бы он деться? Разве что заглянул к Наташе Волковой! Интересно было бы позвонить ей, чтобы проверить эту гипотезу.

— Звонить Волковым в такое время неудобно, — возразила Валя. — Они живут за городом, телефон стоит у Георгия Арсеньевича на столе в кабинете.

— Но ведь не каждый день в Москву приезжают друзья Наташи из Ленинграда, — настаивал Муравейский. — Может быть, сегодня мы все-таки обеспокоим этот священный настольный телефон?

— Вы можете поступать, как вам угодно, — сказала Валя, когда Муравейский взял трубку. — Но меня прошу не впутывать.

Муравейский положил руку на рычаг телефонного аппарата, затем снова снял руку и улыбнулся:

— Я собираюсь звонить не Волковым, а в ресторан. Надеюсь, вы не откажетесь со мною поужинать? А тем временем и Володя придет.

Валя сняла шляпу и села.

Муравейский включил настольную лампу, погасил верхний свет.

«А ей очень идет освещение снизу, — удивился Муравейский. — Как это мы ее раньше не заметили?»

— Валя, — томно произнес он, — подарите мне на память одну бусину из вашего ожерелья. Валя, я задумал одну вещь. Я загадал на вашу бусину. Я суеверен, как Пушкин. Дайте мне бусину, от этого многое в моей жизни может измениться.

Валя не успела возразить, потому что был принесен ужин.

Насытившись, Михаил Григорьевич откинулся на спинку кресла и вздохнул:

— А вы скупая, Валя! Да, вы недобрая, скупая. Помните, Валя, как жарким летом в прекрасном саду нашего прекрасного завода я просил вас: «Дайте, подарите хоть одну бусину». Помните, как в серый осенний день я молил вас: «Дайте бусину на счастье, мы уезжаем на Урал». Впрочем, может быть, я этого и не говорил тогда, но я это подразумевал: «Дайте, дайте одну-единую, у вас их останется тридцать семь…»

— Мне, пожалуй, пора, — сказала Валя.

— Это зависит от точки зрения, — возразил Муравейский, придвигая свой стул поближе к Валиному. — Душевная сила или добродетель свободного человека одинаково усматривает как избежание опасностей, так и преодоление их, как сказал Бенедикт Спиноза… Чудесные янтари! — продолжал Муравейский. — А вот этот… — он дотронулся до бусины, — этот даже с каким-то мезозойским жуком или божьей коровкой.

— Благодарю вас за ужин, — отстраняясь, молвила Валя. — Мне надо идти.

— Если верить тому же Спинозе, — показал свои прекрасные зубы Муравейский, — то бегство вовремя должно приписать такому же мужеству свободного человека, как и битву; иными словами, человек свободный выбирает бегство с тем же мужеством или присутствием духа, как и сражение.

Валя встала и быстро надела шляпу. Муравейский вскочил и снял с вешалки ее пальто:

— Валя, я умоляю вас, дайте мне одну бусину на прощанье! Я загадал на вашу бусину. Дайте на счастье!

Он держал пальто, собираясь подать его, но не подавал.