Магнолии были свежи (СИ)

— Вы когда-нибудь писали письма, Мадаленна? — послышался его голос из-за спинки кресла.

— Нет, никогда. — отозвалась она и отложила книгу — перчатки стали мешать слишком сильно. — Мне не с кем переписываться.

— Хотите я напишу вам письмо?

— Одно? — она посмотрела на него из-за спинки.

— Хоть три. Только вам придется мне ответить.

— Хорошо. Я отправлю вам для начала телеграмму. — пуговица едва открылась, но петелька сорвалась, и Мадаленна треснула рукой по подлокотнику. — Чтоб эти перчатки!

— Перестаньте мучить и себя, и перчатки. — рассмеялся Эйдин. — Подойдите, я вам помогу.

Мадаленна подошла к столу и протянула правую руку; в левой почему-то она зажала флакон с духами. Отложив ручку, Эйдин осторожно взял ее руку и притянул поближе; перчатки были длинными, почти до плеча, и Мадаленна внезапно задрожала, когда он коснулся ее руки выше сгиба локтя. Она чувствовала его тепло, когда его пальцы касались зеленого шелка, где была видна ее запястье. Пуговица была костяной, вся изрезанная узорами, а петелька такая маленькая; ей стало так горячо внутри, словно кто-то затопил камин всеми дровами. Неторопливо, он освобождал ее руку из этого шелка, и она потеряла счет времени. А потом она почувствовала взгляд, она посмотрела на него, и радость родилась с ней вместе с испугом. Столько нежности, столько ласки и мягкости было в нем, что Мадаленна вздрогнула. Одно неровное движение, и флакон выпал из левой руки, проливая духи на прекрасный шелковый шарф, лежавший на краю стола. Мадаленна застыла в ужасе. Это было так некрасиво с ее стороны, и нужно было дернуть рукой так неловко, так невовремя.

— Мистер Гилберт, — было начала она, но услышала только короткий смешок и в изумлении посмотрела на него. — Мистер Гилберт, прошу прощения, я не хотела.

— Вам не за что извиняться, Мадаленна. — он улыбнулся и помахал шарфом в воздухе. — Прекрасные духи.

— Спасибо, это подарок моего отца. — пробормотала она. — До чего же неудобно.

— Перестаньте. — отмахнулся он. — Это мне стоит извиняться, что ваш половина вашего подарка пошла на мой шарф. Напомните мне возместить ущерб. Это ведь Нина Ричи?

— Даже не думайте, — сердито улыбнулась Мадаленна. — Это я пролила духи, мне и отвечать. Господи, — пробормотала. — А что может подумать ваша жена?

— А что она может подумать?

— Ну как же… Ваш шарф, чужие духи… Это некрасиво. Я пойду, объясню ей, как все случилось.

Она уже вскочила с места, как мистер Гилберт снова взял ее за руку, и она остановилась.

— Не стоит. Я сам все объясню. Вашей вины тут нет, виноват только мой беспорядок.

Он все еще держал ее за руку, и Мадаленна повернулась к шкафам. Книги, книги, в них можно было прятать свое смущение бесконечно. Столько историй; и за каждым корешком стояло, наверное, еще несколько. Ей бы потребовалось несколько лет, чтобы только осилить половину. Но точно не вся жизнь — Мадаленна забывала обо всем, когда читала, даже о еде. Мистер Гилберт стоял сзади нее, и его присутствие давало ей столько сил, что она молилась, чтобы никто не нарушил их спокойствия. Другие люди могли все неверно истолковать, и вряд ли бы поняли ту тишину, которая их объединяла.

— Сколько лет вы собирали эту библиотеку?

— Свою ничтожно мало, — он подошел к ней поближе. — Всего несколько лет. Здесь в основном книги отца. Я их забрал из дома в Гэлвее.

— Где же ваш дом сейчас?

Мадаленна понимала, что задает слишком личные вопросы, но вся атмосфера распологала к душевному разговору. В сущности, это единственное, что у них было — их вечные разговоры.

— Дом? — он рассмеялся. — Не могу точно сказать. Наверное, там, где мои любимые люди. А у вас?

— А у меня его нет. — с напускной беспечностью заключила Мадаленна и поспешила добавить. — Кстати, в прошлый раз вы обмолвились, что замещали у первокурсников вашего заболевшего коллегу.

— И?

— О чем вы говорили с ними?

— С первокурсниками? — она увидела, как он достал с верхней полки книгу. — О красоте. О том, важна ли она или нет.

— Хорошая тема.

— И что может сказать по этой теме мой вечный оппонент мисс Стоунбрук?

— Смотря о какой красоте говорить. — она нахмурилась и взяла в руки Шекспира. — Если подразумевать красоту внешнюю, то это только сосуд. Эта красота не так важно по сравнению с красотой души.

— Очень возвышенно. — Мадаленна слышала, что он улыбнулся.

— Вы хотели сказать, очень банально. Возможно, — кивнула она. — Но и правдиво. Внешняя красота важна лишь в первые тридцать лет, далее ее должна поддерживать красота души, иначе все уродство, все скудоумие начинает вылезать из человека наружу. Тому есть жизненные подтверждения. Да и потом, разве приятно разговаривать просто с красивым человеком, который ничего не знает, ничего не умеет?

— И все же мы в первую очередь смотрим на внешность человека, как бы мне не хотелось вас разочаровывать. — спокойный голос Эйдина убаюкивал ее. — Все равно мы тянемся к людям красивым, приятным…

— Говорите за себя. — отрезала Мадаленна. — Я тянусь в первую очередь к душе человека, и вы, кстати, тоже. — она обернулась к нему. — Ведь наше знакомство началось именно с разговора.