Магнолии были свежи (СИ)

Поколебавшись, Мадаленна отложила доклад, и тихо пробомортав благодарность, вышла из библиотеки. Толпа педагогов и профессоров схлынула так же неожиданно, как и появилась, и в коридоре она оказалась одна. Какое-то время Мадаленна просто стояла у большой арки и смотрела на небо — там появились первые облака, но не дождевые, а от жары. Голоса глухо разносились по остальным кабинетам, и она впервые ярко ощутила принадлежность к искусству. И дело было не в ее профессии, не в том, что она училась на факультете искусствоведения, просто рядом с чистой гениальностью нельзя было быть равнодушным. Искусство, если оно было настоящим, трогало каждого, заставляя чувствовать себя то в Древнем Риме, то в Античности, то на старом маяке в шестнадцатом веке. Оно переносило во времени, потому-то оно и было вечным. Мадаленна неспеша шла по гулкому коридору и даже не думала, куда ей следует поворачивать. Отовсюду слышались голоса, даже если она потеряется, сможет спросить дорогу у любого, кого встретит. Длинный светлый коридор закончился, и она снова поднялась по мраморной лестнице, а когда посмотрела вперед, то в который раз не поверила своим глазам.

Беллини, Тициан, Рафаэль, Греко — и все это были не репродукции, это были настоящие холсты, которых художники касались своей рукой. Холод пробил Мадаленну, когда она полошла поближе К «Обручению девы Марии» Рафаэля. Спокойные оттенки, насыщенные цвета, исключительная чистота линиий — все это выдавало руку мастера. И все равно Мадаленна с трудом верила, что человек, способный написать такое, мог действительно жить, есть, пить. Этот великий мастер тоже мог думать о чем-то будничном, мог спорить о плате за комнату, мог критически смотреть на свой холст и что-то зачеркивать. Она вдруг почувствовала, что дышать стало труднее, и мысли все стали густыми, как патока. Мадаленна стояла рядом с Величием и с трудом представляла, что подобное вообще когда-то могло существовать. И все же она стояла рядом с этим доказательством, могла дышать около него, могла рассмотреть небольшие трещины от времени. Она шагнула назад, когда почувствовала холодный пот. Надо было посмотреть на что-то не такое внушительное. Надо было отвлечься. В пинакотеке находились еще и любимые ею пейзажи, и она смогла перевести дыхание рядом с пасторальным видом на деревню. Беллото был не менее известным художником, но рядом с ним она смогла прийти в себя, смотря на мастерски выписанное голубое небо, ветки деревьев, небольшие дома и шпиль церкви, устремленный вверх. Беллото писал Италию, но пейзаж напомнил Мадаленне о родном Порсмуте, и приятные воспоминания немного потянули за собой. Помнится, во время ее второй встречи с Эйдином, они проходили мимо ровно такого же пейзажа.

Сзади раздались шаги, но Мадаленна не повернулась — кроме нее в пинакотеке были и другие посетители, а она не хотела отвлекаться. Ей еще нужно было обязательно посмотреть на «Тайную Вечерю», и она не хотела потерять то настроение. Это был не страх, но трепет и уважение, и Мадаленна начинала понимать восторг пилигрима, наконец отыскавшего свое сокровище. Шаги затихли рядом с ней, и что-то знакомое толкнуло ее внутри — она начинала узнавать Гилберта по шагам. Несколько минут они оба молчали, а потом он тихо произнес:

— Я знал, что найду вас около пейзажей.

— Они успокаивают. — ответила она, не поворачиваясь. — В детстве я думала, что если подойти к картине совсем близко и посмотреть за верхушки деревьев, то можно оказаться внутри холста.

— Я пытался проделать то же самое с зеркалом.

Гилберт подошёл поближе, и Мадаленна незаметно посмотрела в его сторону; сегодня он был в сером свитере, и мало кому шел этот цвет так, как ему. Он смотрел на пейзаж спокойно, без того восторга, который бурлил в ней, однако ей показалось, что привычного холода, появлявшегося каждый раз, когда она заговаривала об искусстве, больше не было.

— Я думал над вашими словами, — проговорил он. — Которые вы сказали мне во вторую нашу встречу, ну, помните, — он повернулся к ней, и Мадаленна не успела спрятать улыбку. — Когда я благополучно застрял в лесу? — она кивнула. — Вы тогда сказали, что искусство — не фальшивка, а, наоборот, оно запечатлевает вечность. Так вот, я склонен думать, — она склонила голову набок и прищурился, — Что вы были правы.

— Неужели?

— Ваш сарказм замечателен, и, так и быть, я его заслужил. — в его глазах снова появились лукавые огни, и Мадаленна постаралась присмотреться к верхушкам деревьев на картине. — Представляете, какой подвиг вы совершили?

— С трудом, мистер Гилберт.

— Вы заставили абсолютного циника снова увериться в том, что он делает.